Когда на работу? спросил он.
Завтра надо было, да я отгул взял, Вадя вкалывал на вредном производстве, по графику «сутки через трое», в полусотне километров отсюда. Платили там, в ракурсе общеперестроечной нищеты, по-царски.
Пожилая коза Вероника поименованная в честь Вероники Кастро подбежала и ткнулась несильно в колени. Пацан, прихватив животину за рога, поборолся слегка, шлепнул по теплому боку.
Наблюдал когда-нибудь такое? Вадя потянул из пачки штук шесть сигарет «Космоса», сунул Веронике в морду та слизала вмиг и благодарно заблеяла.
Ни фига себе! Я знал, вообще-то, и раньше, но чтобы с фильтром!.. он улыбался, а Вадя, без всякого перехода, добавил:
Нина Фёдоровна померла ночью. Мамка моя. Такие дела
Да ну!?
Гну! Иди посмотри, дурачок!
Он поднялся на две ступени, вошел в забитый под завязку техническим утилем коридор, потянул на себя тугую разбухшую дверь и замер: бесформенное, страшное в своей голости мертвое мясо старухи лежало на столе в самом центре комнаты. Воздух был сладок, тягуч и плотен. Три товарки её живые споро протирали дряблую белизну тряпицами и, обернувшись на дверной скрип, погнали его взмахами рук прочь.
Как же так, Вадя? спросил он, оказавшись снова на улице. Ведь позавчера еще, помнишь, ругалась, Доцента палкой лупила, да и всем тогда перепало
А вот так! Чего ты хотел? Ей в апреле восемьдесят шесть было. Понял? Она меня поздно родила. Мы с тобой, после Чернобыля, столько хрен протянем. Даже и не надейся! Вчера, позавчера, завтра Все подохнем придёт время И ты, и я, и Доллар, и Тунгус А сейчас вот Нина Федоровна, Эн Эф моя крякнула. Пожила уже, хватит с нее! Вредная в последнее время была, сам знаешь Да оно и понятно. Жить хочется, а жить нечем. Организм свое отработал. Померла и померла хрен ли тут говорить? Ничего, привыкнешь! Хоронить надо скорее жара. И так уже в хате дышать нельзя. До завтра полежит, а там свезем-закопаем. Ну, чё ты пасть раззявил? Чё ты скулишь?! вызверился неожиданно он. Я у нее всю жизнь допроситься не мог, кто мой батька! Гуляла, как невменяемая как тут узнаешь? ****овала на всю катушку молодая, красивая, как же А меня Амуром до тех пор, суки, дразнили, пока в силу не вошел да морды за то чистить не начал. Амур, *****, дитя любви!..
Он, взорвавшись и отгремев, продолжал много спокойнее но пацан перестал вдруг что-либо понимать: как будто прежние вращались шестерни, а вот сцепление между зубцами исчезло. В один не уловленный миг.
То самое, уже знакомое ему ощущение нереальности происходящего дохнуло пьяняще-жарко, обволокло и не отступало. Он повел искоса глазом на Вадю так и есть! Оно самое! «Беседы с духами» так зовёт это Сашка-Доцент. Мистика, тайна, загадка То, за что Вадя и получил свою «группу» зрачки его утеряли фокус, а речь медленной сделалась, почти неразборчивой и бессвязной, как будто кто-то ДРУГОЙ, до поры сокрытый в неизведанной глуби, выявился разом и сменил друга, вещая из его оболочки. И это острое, чуть пугающее и расслабляющее одновременно, как гипноз, чувство сродни бесконечно далеким проблескам-вспышкам звезд в туманном осеннем сумраке Кто-то нездешний беседовал на незнакомом языке, но если поднапрячься, как следует, то можно, можно понять, думалось ему. Чуть-чуть дотянуться, допрыгнуть, заглянуть и постичь её, извращенную логику безумия. Или, напротив, единственно верную логику. И он, бездвижный, вслушивался до боли в голову с петель рвущий бред, пытаясь вычленить вспыхивающий кратко и гаснущий тут же смысл, он слушал, вслушивался, вникал
а потом всё завершилось. Так же мгновенно, как и началось. Голова встала на место. Снова он понимал Вадину речь но дивился уже другому: недобрым, непонятно-недобрым её интонациям.
вот так, малой! Ладно, ты иди. Мне тут с гробом, машиной, да и всем остальным решать надо. Завтра приходи к двенадцати на кладбище повезём. Давай, малой, не до тебя сейчас!
Ты как вообще, Вадя? Ты в порядке? он всё тянул, медлил и медлил, не решаясь отчего-то уйти, и нарвался.
Да ты достал, слушай! Нормально, малой! Нор-маль-но! Только так! Вадя уже не улыбался, более того: впервые пацан видел его, обычно невозмутимого, в открыто читаемой неприязни и злобе. Сказал же всё хорошо! Хули ты доебался!? Всё пучком. Давай, малой двигай! Некогда мне!
Вот тогда он и ушел. Обиделся до самого нутра, до серёдки костного мозга и ушел. «Двигай давай, не до тебя сейчас!» Вот дела! Как будто он напрашивается! Сами же и приняли в свою компанию, дозволив бывать беспрепятственно на всех их сборищах-пьянках-беседах, а теперь пожалуйста: «не до тебя!» Да от кого услышать от Вади, которого он почти боготворил! И на тебе «некогда, не до тебя, достал!» А он здесь разогнался было со своими утешениями! На, получи! И правильно не лезь, куда не просят! Только-только начал он ощущать себя взрослым и чего-то стоящим еще бы, вращаясь среди самых отчаянных сорвиголов Первого! как Вадя, на какого он едва не молился, играючи, мимоходом, стащил его за ноги с небес и брякнул о вчерашнюю землю. Показал ему, кто он есть. А кто он есть? Да никто! Никто, и звать его никак! Мелочь, сопляк, ребенок. Молокосос. Щенок. Но Вадя-то, Вадя Да, он воевал, у него, после Афгана, проблемы с головой но орать-то зачем? Зачем орать? Постой-ка сказал он себе. У него, вообще-то, мать померла. Нина Федоровна. Эн Эф. Ты можешь представить себе, как это умерла мать? Можешь? Нет! Не могу. Не стану даже и пытаться. Потому что этого просто не может быть. Это невозможно. Моя мать никогда не умрёт. А вот Вадина померла.