Быстро же ты, согласился, мент! подогревала сама себя до кипения попутчица.
Послушай, детка, ты можешь булькать от ярости сколько угодно, только молча! Молча, я прошу! Но если зла на весь мир, выйди в тамбур и остудись! А лучше выстави головку в окошко, проветрись. Пожелай дяде спокойной ночи. Можешь звать меня Ферапонт, пошутил Федор.
Ферапонт?! принужденно захохотала брюнетка. Ок! Ферапонт мусор из деревни! Лимитчик! Я так и поняла!
Если бы Федор вспылил, заорал, принялся бы объяснять, что, дорогие его родители беспросветные старики-романтики, пожизненные учителя начальной школы, назвали сына Федором, конечно же, в честь писателя Достоевского, ругаться бы им пришлось до прибытия поезда в Петербург. Федор благоразумно подавил в себе вспышку гнева, спокойно раскрыл походную сумку, достал бутерброды с высохшим, грустным сыром в слезах. За всеми этими дорожными знакомствами, руганью и недоразумениями он зверски проголодался и не смог бы дожить до утра из-за дикого урчания в желудке.
Успокойся, детка. Хочешь перекусить?
Хочу!.. хочу перекусить кому-нибудь горло! продолжала сочиться ядовитой злобой брюнетка.
Эк тебя корежит? Сирота, что ли?
Ожидая очередного выброса энергии, Федор приподнялся, чтобы сходить за чаем, но брюнетка вдруг жалобно всхлипнула и отвернулась к окну, где проносились кометами, будто в подземном тоннеле метрополитена, холодные ночные станционные огни.
Выскажись, дочь моя. Облегчи пред звездами свою грешную мятущуюся душу. Но без меня. Схожу за чаем
Священник Фера нашелся, с понтом! буркнула брюнетка, в прочем уже вполне дружелюбно. Она поджала острые коленки к подбородку. Ступни ее ножек оказались изящными, с маленькими пальчиками с розовым педикюром. Глазки на кукольном личике большие, черные, в обрамлении огромных ресниц, очень привлекательные томной своей глубиной, с дерзким взглядом сильно обиженной, но умеющей постоять за себя жрицы свободной любви. Брови черные вразлет. И справа, в уголочке рта крохотная родинка «мушка». Как помнилось Федору по рассказам матушки, подобные «мушки» дамы «высшего света» в пушкинские времена навешивали специально, чтобы казаться более соблазнительными.
Федор вышел из купе за чаем.
В коридоре приглушили до туманной желтизны свет. Проносящиеся за окнами огни, будто фотовспышки, выхватывали из сумерек то ручку стоп сигнала, то номер купе, что невольно впечатывалось в сознание растревоженного Федора. Спальное купе проводников оказалось запертым. На столике служебного купе позвякивали пустые стаканы. Рядом лежали в навал пакетики чая. Чем Федор и воспользовался с благодарностью.
В интимной полутьме купе брюнетка встретила Федора сверкающим, загадочным взглядом. Ее волосы, будто вороньи крылья, разлеглись по плечам, красивым ореолом подсвечивались желтым светильником в изголовье. Вагон мягко покачивался, слабо откликаясь туканьем на стыки рельс.
Явился, наконец, отче наш, приветливо раскрыла влажные губки брюнетка. Я уж заждалась, думала, сбежал в вагон ресторан.
Ресторан закрыт. Проводники спят. Самообслуживание Кстати, про отче Дедушка мой был иконописцем во втором поколении, присочинил Федор, хотя дед по маме был всего лишь художником авангардистом. Но такой уж был Федор господин присочинитель, астрофизик по образованию и программист с торговым уклоном по жизни. Он неловко поставил два стакана в гремящих подстаканниках, расплескал кипяток на белую скатерку.
Ок! восхитилась брюнетка и продолжала задираться. Врублев, значится, с понтом! Похоже, на поколение духовенства совковый внучок поставил большой ментовский крест.
Кого имеете в виду, сударыня, Рублева или Врубеля?
Да пофиг! отрезала брюнетка.
Федор прогудел мелодию из телевизионной рекламы «Нескафе», вспомнил, что у него с собой была походная баночка кофе.
И встречали ее у фанерной дачки пять дебилов, один краше другого, и все хотели халявного кофе, пошутил он. Впрочем, неловкую рекламную шутку о расхожем рекламном телеролике не оценили.
Кофе, чай?! спросил Федор попутчицу и выложил перед ней пакетики чая и выставил баночку кофе.
Пофиг! с благодарностью отозвалась попутчица, но решительно сыпанула из баночки через край в свой стакан кофе, громко зазвенела ложечкой, перемешивая напиток. Че ж в ментовку занесло такого образованного, культурного интеля? вновь принялась задираться брюнетка. Она с шумом втянула через трубочку пухлых губ несладкий кофе, отставила стакан в гремящем подстаканнике, заползла под одеяло и сладко, с хрустом в косточках потянулась. Взгляд ее темных глаз казался, при ближайшем рассмотрении, игрив, задирист и настраивал на долгую, интересную беседу.
Почему в менты подался? настаивала брюнетка.
В армии отслужил. Сверхсрочник. Поэтому и переход армейского старшины в «ментовское», как вы изволите выражаться, ведомство, продолжал сочинять Федор, приписывая биографию своего одноклассника капитана Поршева самому себе.
Инерция советского дебилизма! Понятно. А вот я, признаюсь по секрету, последняя шлюха Совейского Союза! весело заявила брюнетка. Под Новый год сваливала за Океан, думала, навсегда. Бродила перед посадкой в самолет по «дьюти-фри», тут по радио объявили, что СэСэСэРа не стало19. Развалился могучий наш Совок! Так что, выходит, проходила я границу и погранзону уже последней распоследней Понимаю, глупо, но горжусь!