Ина Близнецова - Олимпийцы. Одиссей. Цикл стихов стр 2.

На ветру золотом
что соблазнов для чуткого слуха!
Вроде, лань, а не то
Ухмыльнётся от уха до уха
он пропахшим амброзией ртом
в воздержании долгом:
кроме жертвы, не видит ли кто?
Грянет оземь  и волком.

Дочь отмстится отцу,
и взвоет о мести другая15.
Царь Ликейский, к лицу
быть надеждою двум, потакая

не о мире мольбе. 
Где для полного спектра
Клитемнестра молилась тебе,
и тебе же  Электра16.

По мере сил, не меряных никем,
но сам-то точно знаешь: не безмерных 
ты держишь мир  и молнии в руке,
твоё отличье от других бессмертных.

Мир был в тебе, мир был тобой, был  ты.
И ты узнал, чего б не знал иначе:
его границы, рамки и болты 
и что за ним, что он от глаза прячет.

То и шепнёшь себе наедине,
что молния, что грозное оружье 
лишь видимая трещина в стене,
не будь их, мир бы умер от удушья.

Ты был один вовне  и вот, внутри,
когда томишься, и бессмертьем даже 
позвав грозу, на молнию смотри.
Верней, не на, а сквозь неё  на дальше.

Зевс  дуб. Любой старый дуб.

 Роберто Калассо, «Обручение Кадма и Гармонии»

Стоишь.  И я могу дышать,
бродить, глядеть, любить другие
деревья. (Тополь. Хороша
берёза, если ностальгия).

Стоишь.  И в мире есть простор
и мощь, спокойная, как старость,
и старых листьев вещий спор:
что всё прошло.  Что всё осталось!

Ты щедр, и даже щедр, любя, 
Поллукс и Кастор оба  звёзды18.
Но и зато кто бы тебя
отверг?  Поди отвергни воздух

Двойчаткой желудей даришь,
хоть нам не по сезону вроде
И ты со мною говоришь,
и говоришь: «Весна приходит».

Над головой моей простёр крыла,
взлетев с реки, держа в когтях добычу.
И рыбина серебряной была,
и солнце с ней творило свой обычай.

А я, цепляясь за восторг смотреть,
смотрела не дыша и понимала,
что воздух не стихия  просто смерть.
Что с ней она мальком ещё играла,

вприпрыжку в стайке по волнам летя,
вся  заглянуть за грань  а что там?  рвенье!
И вот, в орлиных вознесясь когтях
и знает, и сияет на мгновенье.

 Что твой орёл, азарт игры любя,
всё ж должен жить. И он похитил это
сверкающее чудо для себя,
как для тебя когда-то Ганимеда.

Над головой моей простёр крыла,
взлетев с реки, держа в когтях добычу.
И рыбина серебряной была,
и солнце с ней творило свой обычай.

А я, цепляясь за восторг смотреть,
смотрела не дыша и понимала,
что воздух не стихия  просто смерть.
Что с ней она мальком ещё играла,

вприпрыжку в стайке по волнам летя,
вся  заглянуть за грань  а что там?  рвенье!
И вот, в орлиных вознесясь когтях
и знает, и сияет на мгновенье.

 Что твой орёл, азарт игры любя,
всё ж должен жить. И он похитил это
сверкающее чудо для себя,
как для тебя когда-то Ганимеда.

Предвечным богам и смертным  всем
судьбы затеи странны:
на то Галатею любил Полифем,
чтоб Акид не знал седины.

Когда его погребла скала,
и ал-ручеек побежал 
для милого сделала, что смогла,
и сделала: богом стал!