Но во всей каюте была лишь одна ровная поверхность, не покрытая пылью и не заваленная всяким хламом. – Майлз, долго ты собираешься держать здесь этот гроб?
– Он с тем же успехом может храниться здесь, как и в любом другом месте. В морге холодно. А он не любил холода.
– Люди начинают думать, что ты со странностями.
– Пусть думают, что хотят. Однажды я дал ему слово, что отвезу его домой и похороню на Барраяре, если... если с ним здесь что-нибудь случится.
Она гневно повела плечами. – Зачем столько хлопот? Это труп, и он никогда не узнает, сдержал ты свое слово или нет.
– Я-то жив, – тихо произнес Майлз, – и я знаю.
Она заходила по каюте, плотно сжав губы. Напряжено лицо, напряжено все тело. – Уже десять дней я веду занятия по рукопашному бою. А ты не был ни на одном.
Интересно, должен ли он рассказать ей о том, что его рвет кровью? Нет, она его непременно поволочет к медтехнику. Он не хочет встречи с медтехником. При детальном медицинском осмотре слишком многое станет очевидным: и его возраст, и скрываемая им хрупкость костей.
Она продолжила: – Баз работает в две смены, налаживая оборудование. Танг, Торн и Осон с ног сбились, приводя в форму новобранцев, но все это вот-вот развалится. Все проводят время в сплошных спорах друг с другом. Майлз, если ты еще неделю будешь отсиживаться в своей каюте, то дендарийские наемники и выглядеть будут точь-в-точь, как твоя каюта сейчас.
– Я знаю. Я был на совещаниях. То, что я ничего не говорю, не означает, что я не слушаю.
– Тогда послушайся их – им нужно твое лидерство.
– Богом клянусь, Елена: не понимаю, зачем им это надо. – Он запустил руки в волосы, затем вздернул подбородок. – Баз чинит технику, Арди на ней летает; Торн, Танг и Осон и их люди сражаются, ты держишь всех в форме – а я единственный, кто на самом деле ничего не делает. – Он помолчал. – Им нужно? А ты сама что скажешь?
– Какое имеет значение, что я скажу?
– Ты же пришла...
– Они попросили меня прийти. Ты ведь больше никого к себе не пускаешь, или забыл? Они мне этим докучали не один день. Вроде того, как древние христиане просили Деву Марию вступиться за них перед богом.
По его губам скользнул призрак прежней улыбки. – Не богом, а сыном божьим. Бог дома, на Барраяре.
Она прыснула и спрятала лицо в ладонях. – Черт возьми, не смеши меня! – приглушенно пробормотала она, не отводя рук.
Майлз поднялся, взял ее за руку и усадил рядом с собой. – А почему бы тебе не посмеяться? Ты это заслужила, и много другого хорошего – тоже.
Она не ответила, а окинула взглядом комнату – угол, где покоился длинный серебристый ящик; блестящие царапины на дальней стене. – Ты совсем не усомнился в ее обвинениях, – произнесла она наконец. – С самой первой секунды.
– Я провел с ним гораздо больше времени, чем ты. Семнадцать лет он фактически не отходил от меня ни на шаг.
– Да, – она опустила взгляд на свои руки, беспокойно лежащие на коленях. – Думаю, я всегда видела его лишь мельком. Раз в месяц он приходил в деревню в Форкосиган-Сюрло и отдавал мистрис Хиссопи деньги – и почти никогда не задерживался больше часа. В этой вашей коричневой с серебром ливрее он мне казался метров трех ростом. Я так волновалась, что в ночь накануне и после его приезда не могла заснуть. Лето было раем – потому что когда твоя мать приглашала меня с тобой поиграть в вашей летней резиденции возле озера, то я могла видеть его целый день... – Ее голос сорвался, пальцы сжались в кулак. – И все это была ложью. Фальшивое великолепие, под которым все это время таилась... выгребная яма.
Майлз заговорил таким тихим, ласковым голосом, какого он сам от себя не ожидал. – Не думаю, что он лгал, Елена. Скорее он пытался придумать себе новую правду.
Она стиснула зубы и оскалилась.