У Велички Стояновой была очень нестандартная внешность. Она была плотная, толстенькая, прямо как надувная кукла, с широкими бедрами и странной поступью груженого слона, если смотреть из джунглей; внешне она чем-то напоминала те первобытные фигурки рожениц, в которых подчеркивается только зад и узкие плечики с неразвитой грудью. У нее было широкое лицо, но глаза, нос и губы мелкие, и это тоже производило странное впечатление: на лице оставалось много свободного места, а лоб, широкий, чистый, с зачесанными назад пепельными густыми волосами, своей шириной и основательностью походил на бычий: у молодых бычков меж рогов от плоского носа и широко расставленных глаз тоже впечатление мощи, упрямства и чистоты (так и хочется погладить). Голова была, пожалуй, даже великовата, если бы не роскошные свои пепельного цвета волосы, которые она часто укладывала на затылке. Когда она разговаривала или смеялась, на щеках появлялись очаровательные ямочки. Всей своей неуклюжей грацией она напоминала жницу с картины Венецианова (то есть старорусскую) или молодую корову, которую так и хочется хлестнуть прутом, чтобы она поторапливалась. Она была спокойнее, вальяжнее, чем Таня, и очень молода: всего шестнадцати лет. Георгий часто испытывал к ней товарищеские чувства, хотя и не мог преодолеть некий барьер.
Кофе? спросил он.
А не поздно?
А это не ваш. Я знаю, вы пьете молотый и завариваете, а это растворимый.
Да? Где достал?
Это Андрей. Он дежурит в одном коммерческом магазине, в котором продают всякий страшный дефицит. Садись, я поставлю чайник.
Папа говорил, когда я уезжала, что в России сейчас голодно, но я не думала, что в такой степени. Ведь ничего же нет.
Ничего, хоть шаром покати. А у нас есть ещё груши и даже мясной суп.
Как ты сказал? Повтори выражение
Хоть шаром покати. Это говорят, когда пустые полки. Гладкая поверхность, понимаешь? хорошо катится шар.
А-а. А Андрей где?
Уехал к родственникам. У него в Ленинграде родственник, важный человек, по-моему, директор треста.
И не приедет?
Ну, ты же видишь: последняя электричка уже пришла, а его нет.
И в эту минуту в дверь постучали, и вошел Василий Шнырев.
Студенческие общежития известны тем, что жизнь, особенно интимная (дружеская и любовная), в них после полуночи только начинается. Гостевания и неожиданные визиты возможны в самый поздний час и даже если один из товарищей уже спит. Поводы могут быть разными, но всегда неотложны.
А я зашел к Андрею, загнусил Василий Шнырев прямо от дверей. Ой, и Величка здесь! Как поживаешь?
Муть из сердца у Георгия Живова с появлением Велички ушла, но в голове осталась; он стоял рядом с ней и держал ее за руку, но если вы думаете, что он осознавал это, то заблуждаетесь: он это сделал безотчетно. И хотя Шнырев видел, что они стоят рука об руку, ни Живов не испытывал раздражения на поздний визит Шнырева, ни Шнырев не собирался уходить, узнав, что Андрея нет и не будет. Это была некая комбинация, сочетание фигур, позиция в транс-мобилизации третьего этажа студенческого общежития в Петергофе под Ленинградом, частный консенсус и ночное рандеву. Не надо забывать, что верхний свет так и не был включен, полыхала лишь настольная лампа с красным абажуром, создавая интим, и на письменном столе стоял распахнутый проигрыватель. Притронувшись к Величке и как бы ее обаяв, Георгий Живов тут же вышел с чайником на кухню, потому что в комнате вскипятить его было не на чем: чайник был обычный, эмалированный. И Шнырев с Величкой остались временно одни.
А я зашел к Андрею, загнусил Василий Шнырев прямо от дверей. Ой, и Величка здесь! Как поживаешь?
Муть из сердца у Георгия Живова с появлением Велички ушла, но в голове осталась; он стоял рядом с ней и держал ее за руку, но если вы думаете, что он осознавал это, то заблуждаетесь: он это сделал безотчетно. И хотя Шнырев видел, что они стоят рука об руку, ни Живов не испытывал раздражения на поздний визит Шнырева, ни Шнырев не собирался уходить, узнав, что Андрея нет и не будет. Это была некая комбинация, сочетание фигур, позиция в транс-мобилизации третьего этажа студенческого общежития в Петергофе под Ленинградом, частный консенсус и ночное рандеву. Не надо забывать, что верхний свет так и не был включен, полыхала лишь настольная лампа с красным абажуром, создавая интим, и на письменном столе стоял распахнутый проигрыватель. Притронувшись к Величке и как бы ее обаяв, Георгий Живов тут же вышел с чайником на кухню, потому что в комнате вскипятить его было не на чем: чайник был обычный, эмалированный. И Шнырев с Величкой остались временно одни.
Этот Шнырев был тот еще тип: маленький, сутуленький, уже немного плешивый, с тихими, робкими и заискивающими манерами и при этом большой резонер. Не было случая, чтобы он заговорил об абстракциях и туманностях, зато вот о том же чайнике, какие они бывают конструктивно, что делать, если отскочила эмаль, как удалить накипь, замотать теплоизоляцию и всякое такое, об этом он мог толковать часами ровным голосом ханжи богомольца. И сейчас он наверняка толковал Величке, какие у Андрея есть замечательные спортивные штаны на молнии и с пуговицами. Из-за этой его приставучести никогда нельзя было понять, куда он клонит и чего хочет: Шнырев увязал в деталях, производя иногда впечатление больного человека.