Аукционист усмехнулся и объявил:
Лот четыре-семьдесят. Картина девочки, масло. Художник (аукционист почесал моноклем нос и решил вдруг пожалеть Арманова) незвестен, но возрасту ему тринадцать годов будет. Цена рубль. Кто больше?
В зале послышалось несколько смешков.
Мимо портрета прошло двое ростовщиков в фраках с рыбьими хвостами и в моноклях рыбьих глазах. Бросив один взгляд на портрет, они более не удостоили его вниманием.
Мимо портрета прошло двое ростовщиков в фраках с рыбьими хвостами и в моноклях рыбьих глазах. Бросив один взгляд на портрет, они более не удостоили его вниманием.
Из зала вышел Турчанинов, смотритель городской галереи, наклонился к картине и покрутил у носа лорнет.
Отошёл, остановился вдруг в сомнении, оглянулся и подошёл снова. Посмотрел, вытер платком нос, убрал его и снова начал вглядываться в Катюшин образ.
Увидел несколько пропущенных мазков краски, просвечивающий холст, с уверенностью развернулся, отошёл на шаг и снова остановился как вкопанный. Развернулся и снова впялился в картину.
Рубль. Кто больше? решил заученно напомнить ему аукционист, но тот только поднял руку и продолжил смотреть на картину. Потом поднял глаза и произнес:
Сто рублёв.
Мнение бессменного вот уже тридцать лет смотрителя и дотошного знатока исскуств запалило фитиль.
Двести!
Двести пятьдесят!
Пятьсот! это сам Ананьев, глава городской Думы, приподнялся с места и выкинул руку.
Ананьеву решили не перечить, и несколько секунд в сизом дыме полутёмного зала стояла тишина. Все сидящие здесь тем или иным образом в бытии своём зависели от его кивка головы.
Аукционист скучным тоном начал выкрикивать счёт, прежде чем ударить молотком о кафедру, но откуда-то из-под боку прозвучал спокойно-уверенный голос Турчанинова:
Шестьсот.
Ананьев аж вытянулся, чтобы посмотреть, кто его соперник, но, увидев маленького, сморщенного Турчанинова у пюпитра, усмехнулся и выкрикнул:
Тысяча!
Три тысячи, негромко, но уверенно прозвучал без задержки голос Турчанинова.
Ананьева передёрнуло, и на мгновенье ухмылка на его круглом потном лице сменилась оскалом.
Эй, Турчанинов! издевательски всплеснул руками Ананьев и стал неуклюже выбираться на сцену. Турчанинов, ну откуда у тебя три тысячи рублёв? Божится и крестится, да врёт. Зачем честным людям голову морочишь?
У меня и ста нет, Ваше Превосходительство, вежливо, но с дерзким вызовом ответил Турчанинов, а у батюшки царя и поболе трех тысяч буде. Потому как пойдет это произведение в галерею, что Третьяков Павел Михайлович отдал короне Российской в дар.
Тут у Ананьева и руки опустились с царем он спорить не станет. Но раздраженно буркнул, возвращаясь на свой стул:
Сдается мне, не так уж и неизвестен автор этот
И тут наконец встал со своего сидалища Арманов, последнюю минуту потрясённый до глубины души и не смевший и вымолвить слова.
Автор этот, торжественно и пафосно заявил он, не кто иной, как холоп мой, дитя таланта, Андрюшка. С младых лет рос в моём доме
Тут аукционист остановил его, веско сказал слово "регламент", и аукцион продолжился.
После аукциона к Арманову подошёл Турчанинов, сухо представился и серьёзно посмотрел в глаза.
Не стану отрицать если любо государю будет сие творение, будет он желать видеть юное дарование при своём дворе.
Арманов притворно закручинился, чуть слезу не пустил, но в глазах еле видимо мелькнул лукавый огонек довольства.
Что же Воле государевой не стану противиться. Ведь не крепостной режим на дворе нонче просвещённый девятнадцатый век идёт к концу. Да вот только Что если не захочет отрок пойти на службу царскую? и Арманов пытливо заглянул в узкие глаза Турчанинова.
Как Вы, сударь, правильно заметили, не крепостной режим на дворе, только и ответил Турчанинов, коротко и резко поклонился, развернулся и пошёл, но вдруг повернул голову и сказал Арманову с удивлением, словно не веря своим словам:
А вы видели картина-то живая! Ей-Богу, живая
И вышел вон.
Арманов же ехал обратно в совершенно ином настроении. Широкая улыбка цвела на лице, губы шевелились, эмоции сменяли одна другую, кулаки сжимались, словно купец что-то аргументировал невидимому оппоненту.
В кармане сюртука лежало государево долговое обязательство на три тысячи рублей.
Теперь Андрюша жил с отцом, который и пальцем его не смел тронуть, в маленькой светёлке, в левом крыле дома. Здесь с утра в окно заглядывало солнце, верхние ветви берёзок, что росли на заднем дворе, ласково стучали в резные ставни, предлагая выйти и насладиться росистой прохладой.
Порфирий Иванович, что теперь работал так же, стряпчим, встал, потянулся, и пошел, кряхтя, сразу к столу, где стоял заляпанный штоф с мутноватой жидкостью. Крякнул, налил полрюмки и вкинул одним махом в глотку. Поглядел на сына добрыми масляными глазами, откашлялся и прохрипел:
Вот вырастил я сынка, вот услада сердцу отцовскому! От горшка три вершка, а уже родителя седого накормляет и обиходит!
Андрюша даже не улыбнулся. Встал с постели, не посмотрев на отца, одел на исподнее новую, выданную хозяйственником красно-зелёную ливрею, натянул вощёные сапоги, пятерней причесал волосы, и, ни куска не проглотив, вышел вон. Присутствие пьяного уже с утра отца отбивало всякий аппетит.