Кисть чуть не выпала из руки Андрюши. Он смотрел на фею, а язык словно одеревенел стал сухим и неповоротливым.
А ты правда Катюша приопустила голову, влюбился в меня?
И тут Андрюша совсем не по-героически заревел слёзы так и брызнули из глаз. Сорвался с места, вылетел в дверь, чуть не опрокинув ошалевшую няню в переднике, и исчез.
Катюша, чуя свою вину, кинулась следом. Где же он? Она обеспокоенно пробежала по помещениям дома. В пристройке для прислуги его не было, в кухне не было, в кабинет отца и сама побоялась бы заходить. Она уже было устало села на пуф и приготовилась плакать, но подошедшая няня тихо и многозначительно ткнула пальцем на дворницкий чулан недалече от парадного входа.
Катюша приоткрыла дверь и вошла в полутёмное помещение, где по углам валялись ржавые вилы и пылилась жестяная утварь на полках. Андрюша лежал лицом вниз на куче льняной дратвы и тихо вздрагивал.
Катя подошла и, тихонько подобрав подол, присела на корточках рядом. Протянула руку, ничего не говоря, но отдернула.
Над её головкою, всё ещё в сверкающей диадеме, висела с обоих сторон черная, угрожающая масса. Справа мысли о наставлениях отца, грозящего пальцем и упреждающего о грехе панибратского отношения к холопам. Слева же она сама, спрашивающая мальчика о самом сокровенном и ранимом в его жизни, оскорбившая его тайное чувство.
Над её головкою, всё ещё в сверкающей диадеме, висела с обоих сторон черная, угрожающая масса. Справа мысли о наставлениях отца, грозящего пальцем и упреждающего о грехе панибратского отношения к холопам. Слева же она сама, спрашивающая мальчика о самом сокровенном и ранимом в его жизни, оскорбившая его тайное чувство.
Катюша встряхнула головой и, всё же протянув руку, погладила Андрюшу по голове, проговорила тихо:
Извини меня, пожалуйста. Я глупая, я совсем не то сказала
Не зная, какие слова ещё найти, она опять легонько погладила его кудри.
Андрюша повернулся. Он не плакал, но на лице были грязные дорожки, бегущие от глаз к уголкам рта.
Ничего страшного, сказал он спокойно, словно сам себе, ничего страшного.
А потом встал, отряхнулся и глянул на Катюшу:
Я буду всё равно рисовать тебя. Не потому что меня выгонят.
И улыбнулся:
Я ведь всё равно не рыцарь, да? Я ведь даже саблю никогда не держал. У меня ведь нет коня. Есть только вот это. Разве смогу я стать героем?
В чулан из приоткрытой двери проникал колеблющимся потоком жёлтый лучик света, вмещавший в себя бешеную кутерьму пылинок, и Катюша увидала, что в руке Андрюша продолжает судорожно держать кисть.
Катюша не нашлась, что ответить, улыбнулась только заговорщицки и шёпотом сказала:
Не знаю
И снова тихий ангел улыбки пощекотал детские сердца своим трепещущим крылом.
Андрюша и Катя юркими мышками побежали вверх, где была мастерская, уповая на то, что папенька не заметил их недолгого отсутствия.
Садись! крикнул Андрюша со стучащим в нетерпении сердцем, пытавшимся словно опередить своего счастливого обладателя. Рука сама схватила палитру.
Катюша в пылу игры запрыгала, подбежала к софе, но не села как ранее, а задорно перевесилась через софу, закинула ноги на спинку и свесила голову вниз. Глаза её озорно блестели, розовые губки приоткрылись, испаряя свежее волнующее дыхание.
Не двигайся! выдохнул вдруг Андрюша, Не двигайся! Христом Богом тебя молю! Я буду рисовать тебя так!
Катюша застыла, и первые беглые мазки, словно поцелуи, лёгким перышком легли на отбеленный холст.
Арманов, когда увидел сие "патлами вниз" произведение, сжал кулаки и приказал пороть "художника от слова худо" плетьми за напрасную трату киновари и охры.
Катюша, вцепившись в папенькины штаны, в рыданиях неутешных повисла на них и упрашивала папеньку "смилосердиться и простить окаянного по недоумению холопьему". Упрашивала, пока не обмочила шелковые отцовские штаны слезами и не выпросила прощенье. Маман стояла рядом и неодобрительно выговаривала мол, не твоё дело беспокоиться об отцовской прислуге, но на этот раз Катюша и внимания на неё не обратила.
Раздражённый, Арманов проворчал готовить коляску ехать в собрание на аукцион. Пнул жестяной обод колеса, сел на скрипнувшее сиденье, кинул злополучный холст в угол коляски, словно тряпицу, и ткнул ямщика ехай, мол. Слова не сказал.
Обещал он на прошлой неделе в ломберном клубе, что чудо принесёт в собрание изумительной красоты картину кровиночки своей. Обхвастался всем неумеренно, что на коште у него второй Буонаротти. Лафита выпил с лишком, видать. А теперь приходится краснеть уже без благородного напитка.
Вошёл в собрание, там как всегда накурено, хоть топор вешай. Подошел к распорядителю аукциона и попросил снять лот. Но аукционист и ухом не повел:
Выкладывай, говорит, что есть, ставь рубль. А снять не позволю регламент.
Арманов чуть не плюнул с досады. Завтра же подумал отродье сучье со двора вымету, пусть идёт писульки свои на заборах фабричных малюет. Завтра же!
Аукцион начался. Чайный сервиз на 77 персон выкупили за триста рублёв, белая шкура полярного медведя ушла за пятьдесят.
Служка вынес холст на пюпитр, что стоял у сцены, и отошёл.