И вдруг забыли, что такое «бегать».
Они все здесь, вы видите их часто на улицах, в семье или в эфире. Узнать их можно просто: это время, что пролетело до сего момента, не изменило их, они доселе не могут осознать, что там, в начале, они ошиблись Это очень больно для всех людей признать себя неправым. Для них же это так невыносимо, что хоть потоп, но я был прав, и точка!
* * *
И вдруг забыли, что такое «бегать».
Они все здесь, вы видите их часто на улицах, в семье или в эфире. Узнать их можно просто: это время, что пролетело до сего момента, не изменило их, они доселе не могут осознать, что там, в начале, они ошиблись Это очень больно для всех людей признать себя неправым. Для них же это так невыносимо, что хоть потоп, но я был прав, и точка!
* * *
Создатели Игры, титаны-боги, которых люди часто называют кто Богом, кто природой или жизнью, а кто-то и больным воображеньем, скорее всё же есть. Иначе как же в различные эпохи мирозданья на свете появлялись эти люди такие, что их помнили веками и до сих пор ещё не позабыли. Они рождались в нужные моменты, когда уже вот-вот наш мир проходит ту точку между светом и забвеньем. И мир чуть-чуть становится светлее, несомый на руках таких титанов, что с виду даже мухи не обидят
Впервые за твои тысячелетья ты знаешь, КТО ты есть и ЧТО ты можешь. Так неужели не найдешь ты силы продолжить ту игру, где потерялся, где нет конца и побеждает ЖИЗНЬ?!
Исповедь маленького человека
Пред вами исповедь Она
Написана не кровью,
Не болью, как сказал бы вам
Зарвавшийся поэт.
Гнала не муза ото сна,
Склонившись к изголовью
Меня, кто пишет только сам
Мне помощи здесь нет.
К чертям условности стиха
Погибель для рассвета!
Лишь дети творчество хранят
От пресса мощных догм
И тех, чья логика суха,
И ищущих поэта,
Чтоб истребить его, кляня,
Чернильным топором.
Увидев это, отложи
Перо, почтенный критик,
Чернила сбереги для всех,
Кто внемлет строкам тем
Лишь дети жизнь вдыхают в жизнь!
Их мысль в стихи отлита
Беспечно-девственна, как смех,
Свежа, как новый день.
Вы не заснете сладким сном
От вычурного слова,
Я здесь убрал, моя вина,
Словесных кружев дым.
Отвечу хитрым языком
Пруткова иль Крылова,
Иль Салтыкова-Щедрина
Но всё-таки своим.
* * *
Я был рождён на белый свет
В конце семидесятых
Врач, резанув живую ткань,
Сказал, что я есть сын,
А я реву! Уж мочи нет,
И холодна палата
О, мама, где ты? Ну же, встань!
Мне страшно, я один!..
И встала мать. И с молоком
Груди её горячей
Я мира нового хлебнул,
Но отрыгнул сперва;
«Почто рожаете силком?!
Хочу обратно, значит!»
Но не успел сказать заснул,
Лихая голова
Подумать только, в этот час
Уже успел изведать
Тоску, физическую боль,
Бесправность и испуг.
Тогда во мне, в тот первый раз,
Мне самому неведом,
Проснулся гриновской Ассоль
Неукротимый дух.
И с этих пор я мучал мать,
Отца и всех соседей,
Когда в ночи срывался в крик
И напрочь всех будил.
Лишь так пока я мог сказать,
Что есть я на планете,
Не ел, болел, ревел, как бык
И колыбель мочил.
В те годы мать сбивалась с ног,
Метаясь по аптекам,
Отец с работы плёлся злой
От истощенья сил,
Чтоб, перешедши чрез порог
Свободным человеком,
На вечер стать моим слугой,
Кормильцем и такси.
Мой ранее служивший дед,
Войну прошедший бойко,
Был завоёван мной забыл
Про вспыльчивость мою.
И он забыл за тридцать лет,
Что значит «делать стойку»
А потому расстрелян был
Безжалостно в строю.
И ни мозоли у отца,
Ни синяки у деда,
Ни просьбы, чтобы я утих,
Ни резкие слова
Не истребили до конца
Сего менталитета,
Пока мольбами всех родных
Не стукнуло мне два.
Я осознал, что мы семья.
Я так жесток с родными!
И мысли ход был так несхож
И странен для меня
«Какого черта!» молвил я,
«Мне жить всю жизнь с ними,
А я не ставил их ни в грош
За жизнь свою ни дня!»
И лёгши спать тогда, я там
Совсем другим проснулся.
Родные думали сперва,
Что я уж заболел!
Ну посудите сами: Сам!
Я встал! И сам обулся!
Сырой картошки сам! едва
Чуть было не поел,
Воды себе попить достал,
Разлив ее по полу,
Следы по кухне от штанов
Я сделал тоже сам,
Но только пальчиком нажал
На кнопку радиолы,
Прервав чреду спокойных снов,
Поднялся шум и гам!
Не понял. Что-нибудь не так?
Забота и вниманье
Со стороны моих родных
Окутали меня,
И в их натруженных руках,
Как в нежном урагане,
Среди потоков вихревых
Вдруг оказался я.
«Скорей, суши! Скорее, мать,
Простудится ребенок!»
Кипит работа в восемь рук,
Мелькают восемь ног,
И вот я водворён в кровать,
Надежно запелёнут,
И продолжаю свой досуг,
Взирая в потолок.
Я полежал минуток пять
Во власти размышлений.
Итак, расставим по местам
Моих поступков нить.
Каким мне всё же нужно стать,
Чтоб заслужить прощенье,
И что, таким примерным став,
Мне нужно совершить?
Когда я сплю все хорошо,
А значит дело в шляпе,
Когда же сделал что-то сам
Меня вернули спать.
Одно из двух возможно, что
Всё делать должен папа,
А может быть, пока нельзя
Мне покидать кровать?
И вдруг, как ясная гроза,
Сверкнуло озаренье
Конечно же! они же сим
Благодарят меня!
И по щеке моей слеза
Стекла от умиленья
Как чутко! Сделать всё самим,
Чтоб сил не тратил я.