С первых же минут пребывания в казарме Мише заявили, что он больше никто. Что он может забыть все, что осталось там, на гражданке, ибо ничего этого больше нет, а есть только сержант, и он теперь все: бог, царь и совесть. И не потому, что он выдающаяся личность по совокупности духовных и интеллектуальных качеств, а потому, что имеет «лычки» на погонах, которые салобон если когда и увидит, то «только в гробу, если не станет таким же, как он отличным солдатом».
Для этого нужно не много, пояснил сержант, четко выполняй команды и не скули.
Но чтобы так жить, надо иметь такую же примитивную организацию души, обратиться волком, уподобиться животному образу жизни, принять «закон джунглей» за основу основ своего существования.
Подобная перемена образа жизни произвела в душе Миши великое потрясение. Все, чем обладал он, все, что взращивал в себе с такой любовью, здесь оказалось никчемным обременением. Все духовные ценности, все интеллектуальные обретения неожиданно превращались в пустой звук, в дурной дух, исторгаемый его чревом нашпигованным перловой армейской кашей.
Жизнь раскололась. Прошлое кануло в перламутровую даль, раздавленное кирпичной стеной гарнизонной ограды.
Будущее разломилось на четыре длинных ломтя, обозначенные в календаре красной датой вожделенного «дембеля» и каждый из них предстояло прожить по своим правилам. Первые пол года он будет «духом» или «салабоном», самым бесправным и притесняемым человеком в части. Но после первого же дембеля поднимется на ступень выше и, как «молодой» обретет некое подобие человека. На смену ему с весенним призывом придут новые салаги или салабоны, и он сможет «учить» их по закону старшинства. Потом, еще через полгода он возвысится до высот «черпака» и получит массу вольностей и привилегий. Затем, еще через полгода, получит, наконец, человеческое лицо, став «дедом» или «стариком», а после приказа возвышенный статус «дембеля», полубога.
Пока же: подъем, построение, пробежка, построение, завтрак, построение, учение, построение, обед, построение, лопата, построение, ужин, построение, маршировка, построение, отбой и снова учение, но не воинское, а на послушание, самое унизительное, изматывающее, на само выживание. И так изо дня в день, за месяцем месяц. И никого не интересует что думает, как к этому относится и какое имеет настроение последний бесплотный дух никчемный салабон. Он наглухо вбит в бездушную армейскую плоть и должен с твердостью шурупа принимать приказы и послушно вдавливаться в строго заданном направлении. Иначе довлеющая над ним машина бездумно сорвет богом заданные пределы непротивления неизбежному злу.
Из различных источников Миша выяснил, что содержание службы заключается в том, что он один раз в трое суток будет заступать на пост и караулить шлагбаум, какую-нибудь металлическую дверь или участок ограды, с тем, чтобы своим мужественным телом и неусыпным оком поставить железный заслон на пути диверсантов и вражеских лазутчиков. Для этого ему выдадут автомат с боевыми патронами, зимой дубленку, а летом шинель. Спать ему предстоит не больше четырех часов в караулке, нужду справлять только после смены, питаться сухим пайком. Но главное он будет один на один со всеми врагами, и полагаться сможет только на себя. Ибо его пост и есть то самое вожделенное место, та дырка куда непременно будут стремиться пролезть вездесущие шпионы и коварные террористы. Распознать их не составляет особого труда. Каждый, кто не знает пароля или не имеет специального пропуска и есть то зловредное лицо, которое надлежит незамедлительно и беспощадно пристрелить прямо на месте.
Рубеж нашей обороны проходит через вас, говорил взводный. Каждый часовой должен помнить, что он стоит один на свету. Он виден издалека. За спиной Москва. Впереди мрак и неизвестность. Спрятаться некуда.
В какой-то мере он походил на поэта караульной службы, только очень маленького, скукоженного и мрачного. Но зачастую говорил весьма образно, особо подчеркивая ежеминутную готовность каждого бойца принять бой, а если придется, то и героическую смерть.
Вы должны понимать, поднимал он вверх не по-военному длинный, тонкий, как у музыканта палец, что если не вы стрельните, то вас стрельнут. Третьего не дано. Вот, в прошлом году, в Калининградской области убили часового, такого, как вы. Ему бы еще жить и жить. Он стоял на посту. Вышли из леса двое. Он их окрикнул, но не успел применить оружие. Они подошли и убили его. Зарезали финским ножом, как собаку. Забрали оружие, и ушли в лес, обратно. Так-то вот. Банда. И у нас, может быть, банда. Потому, как населению известно, что мы стоим и здесь охраняем. Поэтому, если мамки хотят увидеть вас живыми, то стреляйте первыми. Потому как потом стрельнуть, может, и не сумеете. Или вот другой случай, с вашим товарищем старшим сержантом Головиным. Стоял и он на посту. И тоже из леса вышел неизвестный. Так Головин не стал дожидаться, когда его убьют. Сперва окликнул, а не получив ответ, грамотно применил оружие. Сразил неизвестного. Потому как стоял на посту, и добросовестно нес караульную службу. За что был отмечен в приказе по части. И таких случаев я знаю много.