Но он же бог!
Вы я говорю не столько о тебе, сколько о всем твоем народе, сущие дети, поскольку не помните собственного прошлого, предпочитая заменять его на вами же самими придуманные мифы. А бог Что ж, любой человек может стать богом, если он будет этого достоин. Главное стремиться к этому всей душой и никогда не отступать, добиваясь своего во что бы то ни стало. И если тебе это удастся, память человеческая доделает уже все остальное, вознеся тебя на любой Феникунт, какой ты только пожелаешь.
Неужели все так просто? недоверчиво нахмурился Хорив.
Просто? переспросил моряк и неожиданно посерьезнел. А ты попробуй удержать в руке молнию, тогда и узнаешь, легко ли быть богом.
Хорив смущенно потупился, готовый провалиться сквозь палубу, только чтобы не видеть неодобрительного, сверлящего взгляда этого странного человека. Однако моряк вдруг снова улыбнулся и от души хлопнул мальчика по плечу, едва не свалив его с ног.
Хорив смущенно потупился, готовый провалиться сквозь палубу, только чтобы не видеть неодобрительного, сверлящего взгляда этого странного человека. Однако моряк вдруг снова улыбнулся и от души хлопнул мальчика по плечу, едва не свалив его с ног.
Не переживай, парень! В конце концов, я тоже не сразу понял это, так что мы с тобой бараны из одного крааля.
И, что-то насвистывая себе под нос, он неспешно двинулся куда-то по своим делам, оставив совершенно сбитого с толка Хорива изумленно хлопать глазами.
Сушить весла по правому борту! вырывая мальчика из этого транса, зычно гаркнул келевст, опуская свой сюринкс. Вздрогнув, Хорив поднял голову и ахнул, увидев всего в десяти-пятнадцати оргиях от себя вздымавшийся на недосягаемую высоту фигурный ростр гептеры в виде Посейдона с занесенным для удара тринаксом. Гневно вытаращенные глаза божества смотрели, казалось, прямо на мальчика, проникая в самую потаенную часть его души и заставляя его чувствовать себя букашкой, ползающей под стопой гиганта. Ощутив в своей руке чью-то ладонь, Хорив с трудом оторвал взгляд от этой внушающей безотчетный ужас своими размерами и мощью фигуры и, оглянувшись, встретился с бездонными, как небо, и такими же голубыми глазами Фарики, смотревшими на него с доверием, от которого щемило сердце.
Нас убьют? тихо спросила она, дрожа всем телом.
Нет, ответил Хорив, через силу улыбнувшись, и покрепче сжал ее руку. Но, помолчав, в полголоса, чтобы девочка не услышала, добавил: По крайней мере, не сейчас.
И его глаза вновь устремились навстречу деревянному Посейдону, надвигавшемуся на них с неотвратимостью Рока.
Глава 4
Корабли соприкоснулись с громким стуком и скрежетом и остановились, покачиваясь, друг подле друга. С гептеры, возвышавшейся над триаконтерой словно крепостная стена, прямо на палубу кеметийского судна сбросили толстый канат с завязанными на нем узлами, приглашая на переговоры. Герех с тревогой оглянулся на Камеса и решительно заявил:
Я иду с тобой.
Нет, покачал головой наварх, не удостоив его даже взглядом. Ты останешься, геквет, чтобы было кому привести корабль и людей домой, в Кемет. Со мной пойдет Ипувер; он даст вам знать, если мы попадем в ловушку.
Герех нахмурился, несогласный с таким решением. Но промолчал, глядя на неподвижный профиль Камеса, словно отлитый из бронзы. А тот лишь коротко кивнул на прощание и направился к лениво покачивающемуся на ветру канату, по пути приказав келевсту следовать за собой.
Их путь всего несколько шагов проходил в таком тягостном и напряженном молчании, что показался Камесу бесконечным. Это было похоже на шествие осужденных на казнь, и наварх ощутил нервный озноб, словно ему за шиворот насыпали колотого льда. Раздраженно тряхнув головой, он остановился так резко, что Ипувер, топавший за ним следом, сжимая в побелевших от едва сдерживаемого волнения пальцах свой неразлучный сюринкс, чуть не врезался ему в спину.
А ведь мы упустили из вида самое главное, словно только что вспомнив об этом, сказал наварх.
Что именно? непонимающе уставился на него Ипувер. Камес усмехнулся.
То, что мальчишке и на этот раз удалось отвертеться от задания Гереха, а значит, он снова выиграл.
Клянусь яйцом Гоготуна, а ведь так оно и есть! воскликнул пораженный этой мыслью келевст. Секунду они молча смотрели друг на друга, а потом взорвались дружным хохотом, глуша им бьющуюся в их сердцах тревогу. И полезли наверх, оставив все мрачные раздумья на палубе своего корабля.
Борт гептеры, плотно сшитый деревянными гвоздями и дорогими бронзовыми скобами, отвесно уходил прямо в небо, зияя многочисленными, в семь рядов, отверстиями для весел. Сквозь них в густом полумраке было видно шевеление множества бледных, отвыкших от солнечного света и вольного воздуха обнаженных тел: пожизненно прикованных к скамьям рабов, покрытых толстой коркой грязи и нечистот. Окутывавшее их густое, стойкое зловоние вырывалось через эти отверстия и наотмашь било в нос Камесу всякий раз, как он к ним приближался. Брезгливо поморщившись, наварх добрался, наконец, до планшира и, спрыгнув на палубу, стремительно обернулся, словно ожидал удара в спину. За ним, отстав лишь на секунду, встал Ипувер, держа наготове сюринкс и хмуро озираясь по сторонам. Однако нападать на них пока никто не собирался. На палубе в ожидании гостей стояли двое, и наварху не нужно было объяснять, кто из них кто. Один могучего телосложения неулыбчивый мужчина, заросший буйной черной, как смоль, бородой по самые глаза, горевшие голодным волчьим блеском, явно был гетериархом, отвечающим за безопасность пассажиров и грузов на этом корабле. Второй же Камес посмотрел на него повнимательней и понял, что не ошибся. Надменное выражение на его мясистом, гладко выбритом по кеметийской моде лице и горделивая осанка, на которую ничуть не влияли маленький рост этого человека и его весьма объемистый живот, выпиравший сквозь многочисленные складки дорогого хитона, сразу выдавали в нем евпатрида, с рождения привыкшего повелевать. А его взгляд, в котором читались острый ум прирожденного стратега и хитрость, достойная Автолика, заставил Камеса подумать, что это, возможно, самый опасный противник из всех, встреченных им когда-либо.