Скажите, у вас пробки для ванн есть?
Вот оно, началось.
Да, вот за двадцать рублей. Пластмассовая.
Наташа выложила пробку. Небольшую, чёрную, аккуратную пробку. Наташа внутренне испытывала к ней нежную любовь.
Какая-то она у вас семимесячная.
Что? оторопела Наташа. Стандартная пробка для наших ванн, добавила она тоном, который явно указывал женщине её место на социальной лестнице в целом и Наташино к ней отношение в частности. Если бы у покупательницы был голос разума, тогда бы У покупательницы голоса не было, и она ему поэтому не внемла.
Если вам эта не нравится, сказала Наташа ещё более холодным тоном, обливая женщину ещё большим презрением, есть другие, за сорок.
Наташа выложила на прилавок серую резиновую пробку. С виду пробка была неказиста, и потому Наташа испытывала к ней ещё большую любовь, чем к пластмассовой.
Она же у вас деформированная, сказала грубая, нечуткая покупательница.
И тут Наташу прорвало. «Все эти годы! Да что они понимают! Да как они смеют! Будьте вы прокляты покупатели!» кричала внутри себя Наташа. А внешне? Внешне она ничем не выдала бушевавший в ней пожар. Она собралась и сказала одно слово, в которое вложила все свои чувства:
Присосётся!
«Всё! думала Наташа, Я её уделала!»
Куда? поинтересовалась покупательница.
Наташу поразил столбняк
Вот такая история, сказал Тёма.
Так мама купила пробку? заботливо спросила Зина.
Да, ту маленькую.
Она подошла?
Нет, но мы её тряпочкой обернули.
Да-а Холодно как, сказала Зиночка и теснее прижалась к Тёме, замерзла я совсем. Какой-то март в этом году холодный. Правда?
Правда, улыбнулся Тёма, А Вы почему так легко одеваетесь, если холодно? Под курточку свитерок или душегреечку какую надевать не пробовали? Ну, валенки, ватничек, ушаночку?
Но днём же тепло, а я не рассчитывала на ночную прогулку с молодым человеком. Который, кстати, мог бы предложить даме свой макинтош.
А он Вас не скомпрометирует? Тёма носил пальто из кожзаменителя. Носил его много лет, пальто осыпалось, как осеннее деревце, образуя на плечах и спине Тёмы сиротливые куцые светлые пятна. Тёма любил своё пальто, а Зиночка частенько говаривала на это: «Ты, конечно, имеешь право ходить в чём угодно, хоть нагишом, но мне очень не нравится дерматин твоего кожаного пальта!»
Да уж больше, чем прогулкой с тобой по ночному городу, скомпрометировать себя невозможно. Так что, гони «пинджак»! И, обрядившись в Тёмину одёжку, Зина стала похожа на слегка опустившуюся Анку-пулемётчицу. Тём, проводи меня домой. Поздно уже совсем. Там мама волнуется, дети, небось, спать уже легли. И животных, скорее всего, никто не кормил и не выгуливал. А я тут разгуливаю с тобой.
Пойдёмте уже, заботливая Вы наша. Вот повезло-то детишкам с мамой. Добрая, внимательная, ни минуты нигде не задержится скорее к деткам своим спешит, к ним родимым, ёжился на ветру Тёма.
Ты не можешь! Зина отвесила Тёме лёгкий подзатыльник, и они зашагали к её дому.
7
В отличие от импульсивной, противоречивой и вечно спешащей кокетки Зиночки, Лёля с её жизнью проистекала, подчиняясь процессу сообразно представляемой Лёлей же реальности. Ей уже, в принципе, было наплевать на светские страсти, она была обуреваема метаниями духовными. Перепробовав на вкус добрый десяток вероисповеданий, учений, течений и прочих догм, теперь, кажется, уже точно, почти наверняка, Лёля отдалась одному из классических учений Древнего Востока, подкрепляемого приездами Больших Учителей, лекциями и разного рода сакральными ритуалами.
Теперь Лёля почти не страдала, ведь, ежели кто заболевал, она констатировала:
Очищение.
А ежели чего терялось или уворовывалось карманниками, Лёля спокойно изрекала:
Подношение.
Периодически «эго» всё же брало верх, и Лёля впадала в невидимую истерику и цитировала четверостишие своей знакомой по имени Пятка:
Я сижу, обняв колени, на кровати
И таращусь в мрачный лик седой ночи.
Думаю: «О, Боже! Хватит, хватит!
Почему все мужики такие сволочи!»
Кстати, в многочисленные проявления Лёлиной индивидуальности входило и умение смеяться беззвучно и до слёз, закодированное под названием «культурный смех».
Хотя в последние годы брал своё осёдлый образ жизни, и уже отходили на второй (а порой, на второй после седьмого) план хиппанские переезды по России-матушке и ритуальная атмосфера пьяных провинциальных рок-тусовок. Нет, в отличие от Зиночки, алкоголь Лёля не любила, а с ганджабасом пришлось расстаться в начале очередной семейной жизни с очередным любимым Лёлиным мужем. (Автор умышленно не называет имени этого хорошо известного молодого учёного, дабы не подвести под удар его репутацию и не тревожить без нужды Лёлину свекровь замечательную женщину, перенёсшую тяжёлые годы сталинских репрессий, но оставшуюся верной коммунистическим идеалам; члена КПСС с тысяча девятьсот надцатого года).
Некоторые там, на Западе могли бы, конечно, упрекнуть простодушную Лёлю в нонконформизме и измене каким бы там ни было идеалам (а её разрыв с христианской религией вообще смертный грех) кто угодно, но только не Зиночка и не сама Лёля. Ведь они были так похожи! Они и называли-то себя «сиамские близнецы, сросшиеся лицами».