Кирилл видит, что она никуда не торопится: дождемся легендарного Маршала, тем более дождь кончается, почему бы не погулять? Кириллу есть чего рассказать, и вот они уже идут мимо аллеи со статуями разных деятелей к Воробьевым горам, к набережной, проходят под метромостом к Андреевскому монастырю, а там уже и Нескучный сад, и Кирилл рассказывает обо всяких необыкновенных случаях: как сто семьдесят седьмой ходил от Заревого проезда до Челобитьева, а потом заметили, что непорядок, Челобитьево не Москва, и переименовали в пятьсот двадцать третий, номера сто двести не должны выходить за пределы Москвы, но Кирилл трясется от смеха двух месяцев не прошло, как Челобитьево стало Москвой, и что теперь делать? его переименовали в восемьсот двадцать третий! Потому что сто семьдесят седьмой маршрут уже организован был от Выхино до Жулебино. Мила, как ни увлечена, любое чистое знание привлекательно, будь то звезды или насекомые, но замечает: Кирилл старается сделать так, чтобы она не увидела надписей на изнанке метромоста. Я не могу без тебя!!! единственная среди них приличная.
Огромная получилась прогулка. Кирилл неспортивный, тяжелый устал. Сумерки. Маршал несколько раз уже съездил от МГУ до Новаторов и обратно. И вот, наконец, они залезают в автобус, Маршал худой прокуренный дядька, похож на артиста советских времен, и Кирилл просит Милу не сходить у метро, ехать с ним до конца. У него вдохновение, и обстоятельства ему на руку, это последний сегодняшний рейс Георгия Константиновича, с Новаторов он отправляется в парк. Адрес парка Кириллу известен. Где он время находит учить это все? А учить ничего не приходится, адрес парка он просто знает, как Мила свой собственный. Кстати, пусть назовет.
И вот уже свет в салоне погашен, и в совершенно темном автобусе Кирилл доставляет ее домой. Неизвестно, дорого ли ему стоило изменить маршрут шестьсот шестьдесят первого, скорее всего, ничего, это вопрос не денег, а солидарности. В автобусе только они вдвоем и шофер. И Кирилл рассказывает, как ребенком рассматривал фотографии водителей, как спрашивал у мамы зачем продают портреты артистов, писателей? вот чьи портреты надо бы продавать! и мама смеялась и соглашалась с ним, а отец восклицал: Но! Все-таки! он-то как раз артист. А потом отец купил ему карту наземного транспорта, Кирилл забрался на стол и ползал по ней, а карта стала скользить, и они упали, карта и мальчик, и у мальчика пошла кровь, но он не заплакал, а мама ужасно ругала отца. И Мила видит, что тогда-то Кирилл, может быть, не заплакал, зато плачет теперь, в темноте, потому что вскоре после его поступления в университет отец ушел. Настоящие слезы, он их даже не пытается скрыть.
И Мила, придя домой и быстро спросив у мамы про собственного отца, ее недослушивает и бросается писать эсэмэску Кириллу: Думаю о тебе, как подорванная, прямо так.
И вскоре они с Кириллом совершенно естественно оказываются на даче, уже подзаброшенной, дача теперь в его ведении, Анастасии Георгиевне здесь неприятно бывать. Кирилл приезжает накануне, пробует сделать, чтоб было уютно, но выходит, конечно, пародия на уют.
Всякое любовное действие получается у Кирилла немножко навзрыд, так что отношения их развиваются на пространстве Милиного Аленушка выразилась бы грубо организма, туловища, но можно точней указать солнечного сплетения и Кирилловой психики, говоря по-простому, души. И у Милы чувство вступления во взрослую жизнь, бесповоротного, но не такого бравого, какое было когда-то у ее матери.
Они идут дорогой вдоль поля, Милу тянет гулять, Кирилл предпочел бы еще поваляться, он и тут высматривает местечко прилечь подожди, давай хоть до леса дойдем. В лесу колко, надо надеть сандалии, Кирилл становится на колени, принимается помогать. Если бы это были коньки, ты бы их зашнуровал мне, как кто? Забыла. Запутался в ремешках? Он трогает небритой щекой ее ногу, она рассматривает завитушки у него на темени. Стал немножко уже лысеть. От его головы пахнет дорогой, пылью, июльским днем. Никакой романтической истории, ничего как будто бы не случилось, а вот, надо же, теперь они муж и жена.
Совсем накануне свадьбы спросила у мамы уже не на десять копеек на рубль. Не составило труда его разыскать. Позвонила, сказала: Насколько я понимаю, вы мой отец. Он врач, следовательно, готов ко всяким внезапностям. Дала время прийти в себя, объяснила, как добраться от Павелецкой до ресторана.
А почему мама сама этого раньше не сделала? Не было Интернета? Сначала, конечно, не было Мила читала книги, смотрела фильмы про женщин, которые добиваются счастья, сражаются за него. Считается правильным добиваться, сражаться, особенно в нашем кино: нет ничего важнее, чем счастье. Мама у нее не такая, не похожа ни на кого. И целомудрие понимает иначе, чем некоторые мамаши те, что любят стращать дочерей: потерей невинности, необратимостью, отсутствием гарантий.
Кира в настроении шутить: не чини того, что не сломалось, разве им плохо вдвоем? Обе, однако, знают, почему она не искала Эмиля, хотя прямо, конечно, не формулируют: нет такого обеспеченного законом права, чтобы тебя любили, были обязаны тебя любить. Ему однажды было хорошо в увольнительной. Ей тоже, очень. И что с того? Да и образ юноши с головой цвета солнца за давностью чуть померк. Но он ведь и не скрывался, так что никакой тяжести.