Ближайший мостик рядом, совсем рядом; он над лавкой слепого Лорио, той самой лавкой, при воспоминании о которой у Агаты сердце сжимается в маленький комочек, ни разу она не позволяла себе заглянуть в эту расщелину, нечего, нечего, это слишком больно. С каждым шагом идти Агате тяжелее; она даже останавливается несколько раз и говорит себе, что во всем виновата Ритина шуба большая Ритина шуба, тяжелая, тяжелее, чем у Агаты, но это неправда: Агата знает, что задумала, и ей страшно, и что за это будет Агата тоже знает. «Это еще не конец, говорит себе Агата, это еще не конец». Не обязательно быть сердцем своей команды нет, совсем не обязательно. «В команде никто не бывает никем», им говорят так с самого детства, с тех пор как они едва начинают понимать, что такое команда, разве нет? Можно быть руками своей команды шесть-семь человек обязательно станут руками своей команды, будут чинить, и мастерить, и строить. Еще можно быть памятью своей команды два-три человека всегда ведут журнал команды, все записывают, расспрашивают других, важных, членов команды, как их дела, стараются, чтобы все были в курсе, что в команде происходит. Еще Агата замечает, что у нее по щекам катятся слезы. «Ты взрослый человек, говорит себе Агата, тебе двенадцать лет. Сначала левая нога, потом правая. Иди, иди, иди». Уши у Агаты мерзнут ужасно. Она идет к расщелине, к мостику. Она знает, что надо делать. Сначала левая нога, потом правая. Агата ступает на правый рукав мостика сначала левой ногой, а потом правой. Левая, правая. Левая, правая.
Пусть ее не убьют, шепчет Агата. Пусть ее не убьют, пусть ее не убьют. Пожалуйста, пусть все получится. Я знаю, что делать, я все сделаю, и тогда Ульрик точно станет сердцем нашей команды, а я А я Неважно, кем стану я, только пусть все получится, пусть ее не убьют, пусть ее не поймают,
пусть она попадет в Венисальт невредимой, раз уж ей так надо. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста.
Левая нога, потом правая. Агата возвращается и сходит с мостика. Она больше не чувствует холода она больше вообще ничего не чувствует, кроме страшного желания заснуть. Уже совсем светло, и когда Агата добирается до монастыря, есть риск, что в дормитории мальчиков кто-то успел проснуться. Но Агате везет ей удается очень тихо, очень осторожно разбудить Ульрика. Ей не приходится много объяснять, а он почти ничего не спрашивает он смотрит в пол и думает. Тихо, на цыпочках Агата пробирается в свою дормиторию, и там ее кошачий слух улавливает едва различимый скрип за окном. Агата прижимается раскаленным лбом к ледяному стеклу и видит, как Ульрик в предрассветной мгле перебегает монастырский двор. «Куда он может идти? вяло думает Агата и так же вяло отвечает себе: Это не мое дело, не мое дело. Я не сердце моей команды, я не отвечаю за всех. Я никто. Я могу спать».
Когда ночная мара садится Агате на грудь, чтобы спасти ее от страшного сна, в котором Агата видит море слез, накрывающее папу с головой, Агата делает так, чтобы мара не дала ей проснуться: представляет себе, что у нее из груди торчит нож, и мара рассыпается в прах, но Агата все равно не успевает доплыть до папы и вытащить его на берег.
Сцена 10,
угодная святой Агате, покровительнице изменников
Хруп-хруп, хруп-хруп они идут Четверкой, Ульрик с Ритой и Мелисса с Агатой, и Агата старается ни о чем, ни о чем не думать, кроме вот этого «хруп-хруп, хруп-хруп». Это хрустит под ногами тонкая ледяная корка: вчера вечером было тепло, совсем тепло, и снег, лежащий на проспектах, подтаял, а ночью его схватил мороз, и теперь, на рассвете, блестящая корочка проламывается под их валенками: хруп-хруп, хруп-хруп. Агата идет сзади, тяжеленный рюкзак острыми углами бьет ее по спине, она держит Мелиссу за руку, а другая ее рука лежит у Ульрика на плече, и все это ужасно, потому что ладонь Мелиссы совершенно неподвижная и прямая, Агата словно стискивает пальцами деревянную дощечку, а плечо Ульрика так напряжено, что Агата чувствует это даже сквозь свитер и шубу и понимает, чего стоит его напускное спокойствие. У самой Агаты в животе катается ледяной шар, она чувствует себя крошечной, совсем крошечной, и она знает, что те, кто идет рядом с ней и у нее за спиной (а там, за спиной, хрустит настом еще одна Четверка с рюкзаками Фай, и Нолан, и Серена, и Дженна-певунья), здесь только потому, что об этом попросил Ульрик Ульрик, будущее сердце их команды, но вот прямо сейчас, продрогшие и невыспавшиеся, ожидая наказания за самовольную отлучку из монастыря и бог его знает каких еще неприятностей, они тихо ненавидят Агату. Агате так хочется остановиться и заставить их остановиться тоже, и сказать им, что она все понимает, но у нее нет выбора, что это надо, что это правда очень-очень надо, но тогда придется объяснять им про маму нет, нет, нет. Агата не знает, что́ Ульрик сказал этим шестерым, но уверена, что про маму он точно не сказал им ни слова. Ульрик это Ульрик.