И вот в наш дом ворвались стражники, они начали искать похищенное. Долго ничего не находили, так как я прятал вещи на половине дома, которую занимал мой брат. Потом всё же обнаружили и схватили Исмаила.
Дело в том, что идя на грабёж, я всегда надевал его халат и чалму. Потому подозрения пали на него.
Исмаила жестоко избили так, что синяки налезали один на другой, и поволокли к главному кази Ходжента.
Суд был скорым: брата приговорили к казни путём отсечения головы.
Страшно закричала его жена Ширмо и упала без сознания. А рядом с ней, плача, ползали маленькие дети, не понимая, что приключилось с их матерью.
Всевышний снял с моего сердца жир злобы и жестокосердия, слёзы навернулись на моих глазах. Не сознавая, что делаю, я выступил вперёд и признал себя виновным в воровстве.
Главный судья не хотел мне верить, считая, что я выгораживаю брата. Тогда я в подробностях рассказал обо всех грабежах и злодеяниях, совершённых мною, ничего не утаивая: даже о том, что именно я убил водоноса Одину, поведал о хитрой уловке с одеждой Исмаила. Я сообщил подробности, которые мог знать только сведующий, и кази не мог не признать правоту моих слов.
Брата отпустили, а меня схватили и безжалостно повязали верёвками по рукам и ногам.
Главный судья был в затруднении, так как справедливо считал всякую казнь чересчур лёгкой для подобного кознодея, каковым я являлся, а придумать достойное содеянному мною не мог. Тогда он повелел отвести меня высоко в горы и там привязать к дереву, дабы дикие звери растерзали меня.
Люди одобрили такой приговор, они радовались, провожали меня на казнь бранью и злейшей руганью. Только мой брат с Ширмо плакали, жалея меня.
Целый день и многобедственную ночь я провёл привязанный, но звери не подходили ко мне. Возможно, оттого, что неподалёку находились караульные, бдительно следящие, дабы я не освободился сам или с помощью другого человека.
Наступила вторая ночь. Холодная, звёздная. Я горько раскаивался в содеянном, считая жестокую кара вполне заслуженной. Вспоминал мудрые слова Абулькасима Фирдоуси:
«От злобы, что нацелена в людей,
Как правило, страдает сам злодей.
Бывает так: кто совершает зло,
В конечном счёте пожинает зло».
Около полуночи страшно завыли шакалы в ущелье и тотчас же смолкли, будто испугавшись кого-то. Меня затрясло от непонятного страха. Послышался шум внезапной бури, настоящего урагана, хотя до этого не было ни облачка, ни малейшего дуновения ветерка. Мерцающие звёзды заслонила чёрная тень исполинского джинна. Стремительно пролетая в небе, он увидел меня. Устремил свой полёт вниз, точно почуяв родственную душу, ухватил и поднял одним мизинцем верёвки лопнули, будто паутинки. С жутким хохотом джинн унёс меня, находившегося в беспамятстве, с собой.
Иногда я приходил в сознание и слышал сильнейший рёв это был крик рассекаемого им при полёте воздуха.
Окончательно пришёл в себя, когда джинн добрался до своего жилища где-то в горах Кухистана. Ещё издали я увидел удивительное зрелище: среди множества горных отрогов, к небу вознеслась странная белая гора, походившая на огромный отполированный столб, внизу широкий, но постепенно суживающийся к верху. Его венчал такой же белоснежный дворец, походивший издали, на чудесную игрушку, произведение искусного ювелира или виртуозного резчика кости. Своей небывалой красотой он ошеломлял ум и похищал разум. Казалось, что прекраснее его не сыскать и в садах рая.
Но лишь издали дворец казался маленьким. По мере приближения он словно рос в размерах и оказался на самом деле больше любого другого дворца в мире. И всё равно джинн в его двери не проходил, а с превеликой натугой пролезал через широкое окно. Жил он в самом большом помещении этого дивного чертога в тронном зале, в остальные просто не мог проникнуть, таким огромным было его тело.
Джинн хотел меня съесть, но передумал, так как недавно изловил в море кита и обглодал его до последней косточки.
Оставлю тебя на завтрак, сказал джинн и завалился спать, храпя так, что сотрясались, едва не падая, стены.
Поразмыслив над своим бедственным положением, я нашёл, как мне показалось, спасительный выход: напрягаясь изо всех сил, я подтащил туфлю джинна к стене и поставил так, что смог по ней вскарабкаться на подоконник. С него я намеревался слезть на землю и убежать. Но о горе! до земли было слишком далеко, горный склон был почти отвесной кручей.