Я помню, как она начинала кашлять, когда ты пытался сбежать с пар Ткачёва, сказал Толик. Он у нас вёл отоларингологию и требовал обязательного присутствия на всех лекциях. Или не видать зачёта, пояснил он Веронике Николаевне. Матвей придёт, отметится, а через полчаса вещи соберёт и тихонечко к выходу. Эта заметит и давай задыхаться. Ткачёв оборачивался, видел Матвея, а его-то, двухметрового, отовсюду видно, и начинал при всех его честить, а в итоге: «Продолжаем лекцию. Садитесь, Филь. После пары я хочу увидеть ваш подробный конспект».
Ничего себе! смеялась мама и, посмотрев на Матвея, добавила: Жаль, отец о твоих побегах ничего не знал.
Тетради его рвала, вспоминала Люба. Воровала листы с контрольными, помнишь, Матвей? Тебе потом «неуды» ставили, заставляли пересдавать.
Это ещё что! сказал Антон. А какие она сплетни распускала! И ладно бы только о нём, так она и меня в свои россказни втянула! Наболтала первокурсницам на дне студента, что мы с ним эти ну активный и пассивный. Хотя чего ещё ожидать от её перепелиных мозгов! Насмотрелась тупых комедий. А я потом два месяца ни к одной подкатить не мог, все на меня как на идиота смотрели.
Матвей заставил себя улыбнуться этому, как глупой шутке. Чем на самом деле Оксана портила ему жизнь, ребята и мама даже не догадывались.
Обидел ты её страшно, сказала Люба. Оксана считала, что любого сможет у своей ноги удержать, а ты взял и вырвался.
Матвей не спеша осушил свой стакан, даже проглотил недотаявшую льдинку; в горле было сухо, словно он вдохнул песка.
Как пить дать, она тебе это припомнит, предрёк Антон.
Зачем ей? отозвался Матвей. Я слышал, она вышла замуж, у неё всё хорошо.
Так она уже разводится, сказала мама.
Матвей усмехнулся:
Что-то быстро. А впрочем
Он слишком хорошо знал Оксану, чтобы удивиться.
Уж ни тебя ли она ждала, а, Матвей? подмигнул ему Антон и жестом попросил передать виски.
Вряд ли, ведь на развод подала не Оксана, а её муж, сказала Люба. Он был уверен, что она ему изменила.
Там такая история, что не поймёшь, кто прав, кто виноват, сказала Вероника Николаевна и доверительным тоном продолжила: мне её мама рассказала, что муж даже замахнулся на Оксану, когда приревновал к какому-то знакомому или пациенту. А с виду такой приличный молодой человек. Скромный, молчаливый. Мы познакомились с ним на юбилее Оксаниного папы. Кто же знал, что он окажется таким Отелло!
Антон хлебнул из стакана и оскалился в пьяной улыбке.
Удушить её хотел, что ль?
Ты Оксану-то помнишь? подал голос Толик. Она сама кого хочешь задушит.
Антон рассмеялся громче прежнего и прихлопнул ладонями по столу, отчего посуда испуганно зазвенела. Люба тоже засмеялась как-то грубо и заторможено, словно шутка до неё не дошла или не показалась смешной. Она широко раскрыла рот, и Матвей заметил, что со студенческих пор Люба так и не выпрямила зубы.
Сам Матвей ухмыльнулся, но ничего не сказал. Оксану не исправить замужеством. Другой бы убил за измену. Считай, легко отделалась.
Как не стыдно! сказала Вероника Николаевна. Вы же друзья и должны её поддержать.
Матвей с ней больше всех дружил, отозвался Антон, охватив рукой спинку соседнего стула. Вот он пусть и поддерживает!
И подразнил Матвея взглядом: Ну ты меня понял.
Обычно Матвей недолго слушал шутки Антона и ловко затыкал потоки его воспалённого красноречия. Но сейчас ему было всё равно, что несёт этот кретин. Матвей выпил и налил себе ещё.
Вкусное вино, сказала Люба, щурясь на бутылочную этикетку. Испанское, я смотрю.
Да, ответила Вероника Николаевна. Это из Сашиных запасов. Пациенты часто дарят ему алкоголь, а ведь он совсем не пьёт. Куда ему, и так полусонный! Пробовал отказываться, не брать несут всё равно. Матвей! Что ты сидишь? Налей Любаше вина. У неё бокал пустой.
Матвей коснулся прохладной бутылки, искренне желая, чтобы всё это скорее закончилось и его оставили в покое. Взял бокал, наклонил. Вино медленно заструилось по изогнутому стеклу. Оно напоминало тёмную и густую венозную кровь. Матвею на миг показалось, что в воздухе даже запахло ею.
Лена умерла.
Эта мысль появилась внезапно, и стол, приятели, шутки, смех всё вдруг исчезло перед страшным осознанием Лена умерла.
В голове Матвея она была жива. Была полна сил. Её бессчётные цепочки и браслеты звенели, стоило ей пошевелиться. Её голос колыбельной вливался в уши, когда она читала, чуть картавя, стихи Есенина, Ахматовой, Блока на русском, а потом по-французски, с идеальным выговором Бунина и Пастернака, Гюго и Рембо. Её морщинки казались нарисованными вокруг глаз, во всём видящих надежду.