Эми нравилось помогать ей с домашней работой. Не презрительно поправлять, как отец. Ей нравилось обсуждать. Она вечно спрашивала что-нибудь вроде: «Так думает твой учитель. А что думаешь ты?» Или ещё возмутительней: «Так написано в Библии. А что сказала бы ты?»
Она прочитала сочинение Мэгги, улыбнулась и сказала:
Так-то ты представляешь себе дьявола?
Наверное.
С копытами и хвостом?
Его таким рисуют на картинках.
Он толкает нас на грех?
Наверное.
Интересно, так ли уж прост грех.
Мне переписать?
Интересно: если речь о грехе, может, стоит волноваться не о человеке с вилами, а о нас самих? И о том, как мы живём в этом мире.
В разговорах с Мэгги Эми часто начинала с этого захода. Будто не хотела наставлять, а просто мягко расшатывала засевшую идею, смотрела, что будет, если она ослабнет.
В Рочестере Мэгги начала меняться. Не просто из-за города, собраний или книг и брошюр Эми. Появилось что-то внутри. Какое-то движение, какая-то новая и опасная энергия в теле.
Мэгги чувствовала, как оно начиналось в суставах искрящееся, болезненное, а потом распространялось по телу и подступало к горлу. Вплоть до того, что порой ночами она вжималась в подушку, чтобы не закричать, или впивалась зубами в руку, или её подмывало швырнуть кресло, и внутри для этого росла сила. «Ненавижу тебя», думала она ни о ком конкретно просто накатывало такое чувство. Накатывало и изливалось из неё.
Потом она думала: «Я плохой человек». И обращала эту ненависть на себя. Стояла на крыльце дома Эми и Айзека, пока отец не затаскивал её внутрь.
А иногда казалось, она вот-вот заплачет при виде птички, или от шороха дождя по листьям, или от внезапного прилива любви к матери, сидящей за столом с какой-нибудь книгой наверняка от Эми. А потом Мэгги опять опрокидывало в ярость на всех. За то, что они такие, какие есть, за то, что не знают её, а думают, будто знают. А потом спокойствие; она прижималась к матери, смотрела, что та читает, подносила к странице свечу, чтобы было лучше видно.
А потом Эми спросила:
Так-то ты представляешь себе дьявола?
Может быть, он и не человек с вилами, но казалось, что всё-таки человек или принимает человеческое обличье. Возможно, обычного мужчины худого белого мужчины в костюме. Так Мэгги начала его воображать. Как-то раз нарисовала в уголке тетради дядьку в пиджаке, с вытянутым лицом и плоскими поблёскивающими глазами, как две монеты. Потом сама испугалась и зачиркала.
На следующий день отец приколачивал доску поперёк двери в подвал. Мэгги задержалась у кухонного стола. Отец весь изогнулся, прижав доску плечом, и пятью ударами чётко вогнал гвоздь в верхний левый угол. Вынул ещё один гвоздь изо рта и аккуратно примерился к нижнему углу.
Что ты делаешь?
Он выпрямился, постучал костяшками по доске, словно проверяя на прочность, и бросил на Мэгги быстрый взгляд, намекая, что это глупый вопрос.
Мэгги уточнила:
Зачем ты это делаешь?
Твоя мать, сказал он.
Она там?
Она там что-то слышит. Думает, это какой-то зверь. Будто кто-то поднимается по лестнице.
Там никого нет. Мы же обе спускались она осеклась. Я хочу сказать а там правда кто-то есть?
Он нахмурился.
Если и есть, то уже не вылезет.
От мысли о том, что дверь навсегда закроют, внутри что-то тревожно забилось. А вдруг булавка так и лежит в подвале? Вдруг Мэгги её проглядела в прошлый раз?
К тому же это запретное место. Жалко с таким расставаться.
Но если ты там кого-то запер, разве он не умрёт?
Умрёт.
Очевидно, отца это не трогало, и Мэгги робко спросила:
А не будет вонять?
При такой температуре он околеет.
Но ведь потом потеплеет.
Когда потеплеет, мы уже переедем.
А.
Надеюсь, уже скоро.
Он улыбнулся ей. Его радовала мысль о доме, строящемся неподалёку от фермы Дэвида. Отец всё обещал, что через несколько недель снова примется за работу и можно будет перебраться ещё до лета. Их первый собственный дом.
Он снова оглядел дверь.
А пока что и этого хватит.
Мэгги посмотрела на заколоченную дверь. Доска вся в царапинах и вмятинах явно не новая.
Я тоже что-то слышу, сказала она. Внизу. И Кэти. Этот дом
Хватит, отец отвернулся и положил молоток в мешок с инструментами на полу. Дом как дом.
Мэгги знала, ему хотелось здесь оставаться не больше чем остальным. Но это он решил сюда приехать и был готов защищать своё решение. Если придётся, то и плотницким молотком с досками.