А оттаивал от мороза дырочку я для того, чтобы не пропустить приезда папы. Папа приезжал каждую субботу вечером. А в воскресенье вечером же уезжал в Москву. Правда, иногда не приезжал совсем. Телефона на даче не было, но прибегал шустрый сторож из близкого санатория и радостно сообщал. Мол, ваш папа просил передать, оне не приедут. Шли маневры. Или заседания. Или, сторож переходил на шепот, «в Кремль вызывали».
В общем, я ждал. Окошко было расположено удачно, напротив дорожки. Забор же и калитка были из штакетника. Поэтому всегда видно было, как «эмка» останавливалась и папа еще несколько минут говорил с шофером, дядей Сережей Медниковым. И у обоих шел пар изо рта. Зима. Мороз.
Когда меня отправляли гулять, я работал. Во-первых, чистил снег от калитки до крыльца. Потом чистил скамеечку и устраивал там коня. То есть седлал скамеечку, дергал за веревочку и мчался на белых. Размахивал саблей-прутиком. Рубил их беспощадно.
Няня Поля атак моих на белых не одобряла:
«Мало их погубили, так и ты еще хочешь добавить. Вон, борись, чтобы у усех еда была. А-то в деревнях да колгоспах ваших голодують. И скотина, и люди».
Няня Поля была с Украины. И, оказывается, вместе с папой воевала в кавбригаде Примакова. Даже наградили ее серебряным портсигаром.
Вот от этих боев и стала Поля смелая. Правда, понимала, где, что, когда и с кем. Но меня образовать пыталась.
Папа привез ее с Гражданской как вдову своего друга. Да всю больную. Вот она и стала няней. В общем, для всех, не только для меня. Хотя детей у Поли не было (верхом да в бой, вот все и вытрясла), но я-то и был для нее самым-самым мальчиком.
Да что говорить. Любое животное своих мальчиков любит. Вот и бывает, что собака выкармливает и щенят, и котят. И куры высиживают утят. Которые потом смешно за курицей семенят. Попискивают, мол, ма, не торопись, не оставляй нас. Мы не поспеваем.
* * *Далее я расскажу немного о дачах в Мамонтовке. К нашему рассказу это не относится, но не упомянуть о проживающих на дачах не могу. Уж очень интересные особы проживают на казенных дачах. Эти дачи называются поселком старых большевиков. Вернее, назывались они, дачи, поселком политкаторжан. Местные молочницы, что по дачам молоко разносили, всегда по утрам кричали:
«Дуня, ты к кому?»
«Да к каторжникам я, у Фейгельсонов маленький болеет, дак ему молока поболе надоть».
Конечно, старые большевики, они же каторжники, обижались. И в один прекрасный день поселок стал называться «старых большевиков». Что тоже было иногда смешно.
«Дуня, ты к кому?»
«Да большевики померли, вот просили на поминки им свеклы принесть».
Старые же большевики жили своей уже немолодой жизнью. В большинстве они были въедливые, всем недовольные и, можно сказать, скандальноватые.
Помимо того, что каждый норовил писать в ЦК ВКП(б) замечания по текущей внешней и внутренней политике, обращались к членам ЦК и даже Политбюро по старинке Гриша, Клим, Анастас, Вячеслав, Николай и т. д. Что уже многим не очень нравилось. Помимо этого, они внимательно и ревниво следили за соседями дачами Совета народных комиссаров СССР, Минобороны РККА. А дачи НКВД были в ином месте. Да и не уверен, что старые, тертые каторжане додумались бы за этими дачами следить.
После обеда, который большевикам доставляли в судках из санатория, они выходили на прогулки. Гуляли по двое, говорили тихо (привычка). Но разговоры были до того смешные и такой неожиданной тематики и странных выводов, что, уверен, соответствующие службы дорого бы дали, чтобы
(Впрочем, обошлось и так. Скоро все каторжане будут прибраны к «рукам» и уйдут в небытие с признаниями в шпионаже в пользу Японии, Англии, Германии и иных государств.)
А пока гуляли, говорили.
Вот двое большевиков, конечно с дореволюционным стажем, обсуждают итоги 20-летия Советского Союза.
«Знаешь, Матвей, мне кажется, что мы не туда идем. Вот смотри. Уже 20 лет, как мы начали строить светлое, равное для всех, честное общество. И что мы имеем?»
«Как что. Ты раньше, когда твой папа, царство ему небесное, держал сапожную мастерскую в подвале, ты кем был? Вот-вот, набойки ему подавал да чайник разогревал. А теперь. Где тот подвал твой в Бердичеве и где ты, Зелик? У Мамонтовке. Еду приносят аж четыре раза в день. С уважением. Вот то-то».
«Нет, Матвей, не согласен. Там я был в своей мастерской, учился делу. А здесь я чувствую, не сегодня завтра меня отсюда вытурят. Да еще хорошо. А ежели пришьют, что начинал все с Бунда, то и загремлю под фанфары.