Тамада уже особо не надрывалась, время близилось к ночи. Музыка басила, не умолкая. Свадебная масса разбилась на компании: ктото не покидал танцпол, ктото закидывался алкоголем, многие засобирались домой. Тимофей, стрельнув сигарету, вышел на улицу. Тьма расплескалась в подворотнях, городские огни пялились со дна города, свет фар проезжающих автомобилей облизывал изъеденный асфальт.
Пойдем, из дверей кафе вылетел Шевчук.
Куда?
Домой, на электричку. Андрюхато щас такси вызовет и к Светке.
Он спешно закурил.
Я у него срезал немного из свадебного бюджета, так что пива возьмем в дорогу.
Неплохо посидели.
Тыто, может, и не плохо, раскрыл Стас, а меня, как сельского главу, по поводу и без Ну, ничего, щас и я расслаблюсь.
Они подошли к ларьку.
Давай покрепче возьмем.
Ято заряженный, предупредил Тимофей.
А я за вечер только облизнулся.
С этими словами Шевчук нырнул в окошко магазина.
Братан
Тимофей оглянулся. Перед ним стоял небритый, грязный лет тридцати мужичок.
Закурить угости, пжалуста.
Он был в растянутой борцовке, трико и шлепках, его сильно покачивало из стороны в сторону, а слова давались ему так, будто он переводил их с санскрита на латиницу и лишь потом на русский. Тимофей поднес горящую зажигалку. Незнакомей долго пытался попасть сигаретой в пламя, а когда все же сумел, понял, что прикурил фильтр. Смачно выругался, с негодованием откусил и выплюнул оплавленный кончик и подкурил огрызок. Душевно поблагодарив Шаламова за услугу, он попытался переместиться на скамью автобусной остановки, но три метра до нее оказались непреодолимыми. Маленькие зеленые гномы с длинными цепкими жилистыми ручонками и большими горбатыми, словно клювы, носами, окружив бедолагу со всех сторон, стреножили несчастного и повалили на землю. Видел их, правда, только он сам.
Станислав, купив, что хотел, с интересом взглянул на выпивоху.
Мда, хорошо ему.
Здорово, саркастично подхватил Шаламов, великолепно.
Они пошли дальше. Тимофей вскрыл переданную ему бутылку пива и в раздумье продолжил:
Не понимаю я этих «синиц2». Бычий кайф.
Угу, усмехнулся Шевчук, ты бутылкуто верни.
Не, я серьезно
если серьезно, извини, я тебя перебью, за других говорить не буду, расскажу, что знаю. Работал я в пятом цехе на Машзаводе. По осени дело было. Шевчук отглотнул и передал бутылку другу. Теплая была осень. Сухая, солнечная и теплая. Урожай, как раз поспел, весь август такое пекло стояло, вот пыль и легла. Помнишь эти кусты на сто пятидесятом километре?
Еще как, растянулся в довольной улыбке Шаламов.
Ну вот, они подросли, смол набили, и по осени я эти елки срубил. Я даже устраивался в этот пятый цех под ней. Рассмеялся Стас. Они меня в другом состоянии и не видели. Помню, поутру соберусь, термос заправлю, рюкзак за плечо и через парк. У меня там «ракета3» дежурная все лето лежала. Приколочу, раскурюсь и на работу. Из сосен этих выйдешь. Рассказчик выдержал паузу. Люди идут. Под этим состоянием прямо таки читаешь их всех: кто с похмелья, у кого проблемы, кто просто потух, а кто такой же, как я, убитый, усмехнулся Шевчук и закурил. А я в пятый цех, просмаковал он, это надо знать. Единственный цех, в котором плана нет. Потому что экспериментальный, все частные не стандартные заказы к нам. Другие цеха за норму пашут, спешат, а спешка это брак, так что по деньгам у нас иной раз и по более даже выходило. Вот. Стас жадно сглотнул пиво. И работал у нас мужик один, Старый кликуха у него такая была. Он, мне кажется, всегда был старый. Он и деда моего и отца знал. В натуре, Старый. Всегда спокойный такой, тихий, как будто чтото знал. Знал, но молчал. Сперва крепкий был, солидный. Знаешь, такой работяга. Он уважительно выделил это слово. Начальство его ценило, по всяким вопросам с ним советовались. Еще бы! У него стажа больше, чем у нас всех вместе взятых. Но ценитьто ценило, уважать уважало, а как был он рабочим, так и остался. Дедто мой у него в учениках начинал, а на пенсию старшим «бугром» ушел. А Старый до последнего работал. И начал он пить Но не так, как у нас обычно. Уже с утра опохмеленные, бродят, соображает, где б еще догнаться. Старый работал. По нему прямо видно было, что тяжко ему, всетаки не молодой уже, но работал. И сдавать он стал, пожелтел, похудел. Раньше, поучал, речи умные толкал, а потом вовсе потух. И косячить стал часто, к нему так уже, чисто за былое из уважения относились. Но людей то не обманешь. Это все на протяжении лет, конечно, длилось, а я там не так долго работал. Только благодаря тому, что накуренный постоянно был, просёк, (располагает она както к этому). Вайб ловишь, людей насквозь видишь. Ну и, как говориться, в один прекрасный день, пришел он домой с работы. Жена ему ужин накрыла и отошла по делам. А он налил себе граняк уксуса семидесяти процентного и всадил.