Честно вам сказать, мне даже трудно поверить, что такое оказалось возможно! Что это все, ну вы понимаете, возможно.
Алексас, покончив с бритвой, беспокойно покрутил в руках кулон с солнечным скарабеем.
Да уж, и не говорите
Он помнил, как это случилось смутно, эфемерными, словно струйки сигарного дыма, образами. Будь постарше может захлебнулся бы волной общей эйфории. Но когда Жан-Франсуа Шампольон научил мир читать иероглифы, люди перевели тексты: со стен гробниц, с уцелевших папирусов, фигурок, сфинксов и обелисков, и тогда
Поняли, что магия Египта реальна, что боги его реальны.
И посмертная жизнь тоже.
Словно в доказательство, боги Египта заявили о себе, чтобы ни у кого больше не оставалось сомнений снизошли, ничего не требуя, не диктуя законов, просто дали понять, что люди не ошиблись.
Тогда мир сошел с ума. Может, от откровения, а может от невероятного аромата, что источали божества, от их и золотого с бликами лазурита сияния. Первые годы были страшными, но в то же время неуловимо-прекрасными как пир во время чумы.
Время шло, и все поголовно, от домохозяйки до двоечника-гимназиста, кинулись изучать древние тексты часами сидели в библиотеках. Мир, наполненный светом новых богов и орошенный густой кровью восстаний, менялся в глазах маленького, пятилетнего Алексаса, совсем незначительно, словно серые тени на стене принимали другие формы, но на деле, конечно, кардинально. В городах появились новые храмы. В каждой столице в честь своего бога: черный готический собор Анубиса в Париже; хрустальный, ловящий солнце дворец лучезарного Ра в Мадриде; строгое английское аббатство бога Тота в Лондоне; храм Себека в классическом китайском стиле, прямо посреди рисовых полей, в провинциях Пекина. В небеса взмывали дирижабли, укрепленные магическими символами крестов-анкхов и солнечных скарабеев они летали от города к городу, от страны к стране, делая людей ближе, как никогда до этого. Давали шанс добраться и до самого Египта, ставшего местом паломничества до Египта, где археологи продолжали копать в надежде новых знаний, новых откровений.
И одно из них они получили.
Когда откопали настоящее, черное, бьющееся сердце Анубиса это Алексас помнил хорошо, даже последние скептики убедились в реальности нового мира. Теперь научное сообщество, на мгновение сбросив свой серый нафталиновый хитин консервативности, гадало: что это вообще такое, что оно значит, найдут ли сердца других богов?..
И вот: оно, сердце Анубиса, пусть на несколько дней, но в Санкт-Петербурге
Алексас еще раз убедился, что очень правильно делает, не читая газет по утрам. Иначе любое утро будет недобрым а там уж без разницы, хорошая новость или плохая. Главное новость есть. Шокирует в тот миг, когда к ней еще не готовы, и выводит из равновесия. А в такие моменты руки не слушаются, мир на мгновение застывает в мерзкой неопределенности. Словно исчезает твердая почва из-под ног.
Цирюльник повернулся к распахнутому окну видимо, его привлек ворвавшийся внутрь медовый запах цветущей весны, который колокольным звоном напевал о том, что уже через несколько дней наступит Пасха. Алексас уже и не помнил, когда сирень зацветала так рано, к празднику, тем более после такой-то убийственно-холодной зимы, когда от одного прикосновения мороза можно было окоченеть, а дрова в доходных домах (и, поговаривают, даже в Зимнем Дворце) кончились подчистую.
За окном, вдалеке, за чередой ажурных тонких домов, дымом возносящихся кверху и мерцавших в отблесках, что бросали серебряные шпили, возвышались два огромных искрящихся купола собора Вечного Осириса из изумрудного стекла. Как два оазиса, нависающие над городом.
Прошу прощения, отвлек усач. У вас не будет крема?
Простите? не сразу сообразил Алексас.
Крема, повторил господин, когда цирюльник повернулся к нему. По-моему, у меня на щеке небольшой порез. Сущие мелочи, просто
На ерундовой царапине, даже ребенку не страшной, проступила капелька крови крохотная, меньше и представить сложно.
На свою голову, цирюльник эту капельку увидел.
И тут же свалился в обморок.
Алексас Оссмий не переносил вида крови.
Гранд-губернатор изучал яйцо в серебряной рюмке с таким неподдельным интересом, будто в нем крылся смысл бытия.
Впрочем, по утрам гранд-губернатор Санкт-Петербурга Велимир смотрел так абсолютно на все вещи. Морок спадал только после третьего умывания и плотного завтрака мир наконец-то становился простым, привычным. Без философии.