Так продолжалось ещё долго, пока Анукаев и Зублин не устали. Потом Анукаев куда-то ушёл, и с нами остался один только Зублин. Он дал нам возможность задать ему интересующие нас вопросы про службу. Тут он раскрылся во всей красе: ему нравилось отвечать на вопросы и делиться своей вековой мудростью с салагами, которые служат тут первый день.
А вы контрактник? спрашивали мы.
Ха-ха, нет, отвечал он, со снисходительной улыбкой прощая нам нашу наивность.
А сколько служите?
Сто семьдесят восемь до дома.
Ого! Километров?
???
Оказалось, что в армии расстояние до дома исчисляется в днях. Километры, метры и всё прочее, связанное с категорией пространства, здесь не так важно, как время. Время вот мерило всего. Время, которое ты провёл здесь, и которое тебе ещё надо провести здесь, диктует то, как ты себя ведёшь и как себя чувствуешь. Оно же и определяет твою меру ответственности. Если до дома тебе триста шестьдесят пять, то ты стараешься вникнуть во всё, во всём разобраться, не делая лишних глупостей и не привлекая к своей обширной фигуре лишнего негатива, ведь тебе здесь ещё жить да жить. Ну а если от дома тебя отделяет десяток или меньше, то всё это время ты пребываешь в упоительном осознании того, что через десять дней реальность, в которой ты пока ещё находишься, перестанет существовать, и поэтому срать ты хотел на всё и на всех.
Пока Зублин отвечал на наши глупые вопросы, Голецкий сидел и думал о цифре «триста шестьдесят пять». Он думал, что завтра она превратится в триста шестьдесят четыре. Это будет означать три с половиной сотни таких же бесконечных и утомительных дней вдали от дома, от родителей, от девушки, от магазинов и маршрутных такси; от пёстрых одежд, от кинотеатров, от своей комнаты, от точек фастфуда, от кофеен со стенами под кирпич, от возможности гулять до утра и спать до обеда от всего, что составляло его жизнь и что было ему так дорого. Впереди зима, весна, лето, осень и ещё половина зимы, которые он проведёт так же, как провёл день сегодняшний. И с родителями он будет говорить только по телефону. И он не будет знать, чем занята его девушка. И всю еду он будет есть из металлической посуды.
Голецкий снова поник, а потом опять заплакал. На этот раз он не рыдал и не выл просто плакал. Рядовой Зублин не сразу понял, что случилось, а как понял растерялся.
Ты чё, э? Чё случилось?
Зублин недоумевал и чувствовал себя глупо. Он решил позвать прапорщика.
Когда прапорщик вошёл в класс и увидел Голецкого, воздух в помещении наэлектризовался. Искры сверкали тут и там, статический заряд шевелил наши короткие волосы, и одежда из-за него прилипала к телу. Грешин не стал орать. Он подошёл к Голецкому, обнял его за плечи и вывел из класса.
Если в следующий ъаз, когда к ним зайдёт стаъший по званию, эти долбоёбы не встанут с места как положено, тебе пиздец, Зублин. Понял?
Так точно, та-щ прапрщк! Виноват.
Грешин закрыл за собой дверь.
Это чё у него, не первый раз так? спросил Зублин. Мы сначала не поняли, кого он имеет в виду. Потом поняли.
Не первый, ответил Отцепин.
Глава 3
«Раз»
«Раз»
«Раз-два-три»
За первую неделю курса молодого бойца, или КМБ, мы в совершенстве овладели навыком счёта от одного до трёх. Мы научились заправлять кровати так, чтобы от натянутых поверх них пледов отскакивала монетка. Научились быстро строиться, быстро одеваться и раздеваться. Теперь мы знали, что шапка должна быть выше уровня бровей ровно на два сантиметра, кокарда на шапке должна быть выровнена строго по уровню носа, а замок на кителе должен быть расстёгнут до уровня верхнего шва нагрудных карманов. Всё это было очень важно, и мы этому следовали.
Но для кого-то это казалось слишком сложным. Голецкий, как ни старался, не мог встроиться в армейскую действительность. Ходить в строю у него не получалось. Он медленно одевался, медленно раздевался и не мог должным образом заправить свою кровать. Доставалось из-за этого всем.
Упор лёжа принять! звучала очередная команда в честь рядового Голецкого.
Голецкий, сука! говорил на это Батонов, озвучивая нашу общую мысль.
«Упор лёжа» означал массовые отжимания за чью-нибудь провинность. В армии всё устроено так, что за одного отстающего отдуваются все. Таким образом ответственность за перевоспитание отстающего перекладывается с плеч командиров на плечи коллектива. Если кто-то собьёт шаг в строю, весь взвод останется без перекура. Если кто-то плохо заправит кровать, вся рота вместо послеобеденного отдыха будет учиться заправлять кровати, пока самый последний тупица не наловчится натягивать одеяло. Если кто-то просто сделает какую-нибудь хрень кашлянёт там или засмеётся в строю «Упор лёжа принять!» для всех, кто в этом строю находится.