Сколько тебе лет? спросил я.
Он криво улыбнулся. Откинул волосы со лба.
Двадцать семь.
Почему-то я счел это жутким предательством.
Ты не мальчик! воскликнул я. Ты взрослый!
До чего странно было наблюдать, как он краснеет от обиды. Кто знает, почему мои слова его задели; наверное, ему нравилось считать себя ребенком. Я наделил его уверенностью в себе, а на самом деле его раздирали страхи и тревоги. Но в тот момент, когда он покраснел и уставился в пол, я этого, конечно, не понимал. Я ничего не знал о волнениях и других бессмысленных человеческих страданиях. Я знал лишь одно: я сказал что-то не то.
В дверях появился какой-то старик. Во всяком случае, мне он показался стариком: белая рубашка, очки в черной оправе, вылитый фармацевт. «Артур, пойдем отсюда». Артур улыбнулся и поблагодарил меня за компанию. Старик бросил на меня взгляд и кивнул. Мне вдруг захотелось исправить свою оплошность. Но они уже ушли. Разумеется, я не знал, что это был лауреат Пулитцеровской премии поэт Роберт Браунберн. И его юный возлюбленный Артур Лишь.
Еще один «Манхэттен», пожалуйста.
Позже тем же вечером; лучше бы Артуру Лишь не напиваться накануне интервью с Мандерном. И не мешало бы найти какой-нибудь научно-фантастический реквизит.
Я затеял кругосветное путешествие, рассказывает он.
Беседа проходит в одном из баров Среднего Манхэттена, неподалеку от отеля. В юности Лишь часто сюда захаживал. Бар ничуть не изменился: тот же швейцар, окидывающий каждого посетителя подозрительным взглядом; тот же портрет престарелого Чарли Чаплина в рамке; та же изогнутая барная стойка, где молодежь обслуживают быстро, а стариков медленно; тот же черный рояль с пианистом, который (как в салуне на Диком Западе) прилежно играет все, что ему заказывают (в основном Коула Портера); те же полосатые обои, те же светильники в форме ракушек, тот же контингент. В этом месте мужчины постарше знакомятся с мужчинами помоложе; в углу на диване две мумии интервьюируют юношу с зализанными волосами. Лишь с улыбкой отмечает, что он теперь в другом лагере. Он разговаривает с лысеющим, но симпатичным юношей из Огайо, который почему-то внимательно его слушает. Лишь еще не заметил шлем от российского космического скафандра над барной стойкой.
Где следующая остановка? весело спрашивает юноша. У него рыжие волосы, бесцветные ресницы и веснушчатый нос.
Мексика. Потом в Италию на литературную премию, говорит Лишь. «Манхэттен» номер два сделал свое дело. Которую я не получу. Но мне нужно было уехать из дома.
Юноша подпирает голову рукой.
А где дом, красавчик?
В Сан-Франциско.
Лишь вспоминает, как почти тридцать лет назад, возвращаясь с концерта Erasure, все еще под кайфом, и узнав, что демократы вернули себе большинство в Сенате, они с другом завалились в этот самый бар и объявили: «Мы хотим секса с республиканцем! Кто здесь республиканец?» И все подняли руки.
В Сан-Франциско не так уж и плохо, улыбается юноша. Только вы там немного зазнались. Так зачем ты уехал?
Облокотившись на барную стойку, Лишь смеряет нового знакомого взглядом. Комната утопает в джазе Коула Портера, а в бокале Лишь утопает засахаренная вишенка; он вылавливает ее двумя пальцами. Сверху за ними наблюдает Чарли Чаплин (почему именно он?).
Как назвать того, с кем спишь уже девять лет? Допустим, вы вместе готовите завтрак, и справляете дни рождения, и ссоритесь, и он девять лет говорит тебе, что носить, и ты приветлив с его друзьями, и он вечно у тебя дома, но всю дорогу ты знаешь, что это ни к чему не приведет, что он найдет кого-нибудь, и это будешь не ты, так условлено с самого начала, что он найдет кого-нибудь и выйдет замуж, так как его назвать?
С грозным боем том-тома начинается «Ночь и день». Собеседник приподнимает бровь.
Не знаю. Как?
Фредди.
Лишь отправляет вишенку в рот. Спустя пару секунд он кладет на салфетку завязанный в узел черешок.
Он кое с кем сошелся, скоро свадьба.
Юноша кивает и спрашивает:
Что пьешь, красавчик?
«Манхэттен». Давай я тебя угощу. Извините, говорит он бармену, указывая на шлем, а что это у вас над головой?
Так не выйдет, мистер, говорит юноша, накрывая его руку ладонью. Я сам тебя угощу. А шлем космонавта мой.
Лишь:
Твой?
Я здесь работаю.
Наш герой смотрит на руку юноши, потом на него самого.
Ты подумаешь, что я спятил, говорит он. У меня к тебе одна дикая просьба. Завтра я беру интервью у Х. Х. Х. Мандерна, и мне нужно