Мадемуазель, прошу на танец, вся шея в конфетти, подтяжки спадают с плеч, а майка пропахла шампанским. Хочешь, я брошу?
Что?
Да что угодно! Всё на свете брошу, хочешь?
Давай. Бросай давать обещания, которые не можешь выполнить, парирует она. Серьёзная вся такая. И рыжая. Чёрт бы её побрал.
Вечно сидит со своими книжками; одна обложка сменяет другую, как костюмы на параде. Он не успевает запоминать названия.
Хочется взять её за ладони и сдуть эти мозоли, как пушинки с одуванчика.
Что ты там читаешь? не из вежливости и не для того, чтобы отвлечь её. Правда интересно, что там в этих пёстрых обложках может так долго держать её внимание. Это же просто буквы.
Ну расскажи, про что там книжка, повторяет он.
Она долго говорит, он долго смотрит на неё. Жмурится, а перед глазами золотой песок.
Ты на чём сидишь, милый друг? допрашивает Сэнди. Майк вечно бурчит, что Трой дружит с Сэнди исключительно потому, что иметь друга-гея нынче модно. А Трою нравится с ним говорить; рассказывать то, что с мальчишками обсуждать стыдно, а девчонке не доверишь. Сэнди лишнего не болтает, только вопросительно выгибает бровь.
На жопе я сижу, что! Трой разводит руками, вдыхая прибрежный солёный воздух.
Да нет, дурень! Колись, ты на что подсел? Тебе будто запасную батарейку вставили.
Ни на что я не подсел.
Но батарейка хорошее сравнение, потому что у него будто электрический разряд на языке скопился, и, если от него не избавиться, голова взорвётся от напряжения.
Ну правда, не унимается Сэнди. Я никому не скажу.
Достал! Хочешь, чтобы я заткнул тебе рот поцелуем?
Не льсти себе, ты не в моём вкусе, отмахивается он, а сам застыл в ожидании великого признания. Так что?
Трой театрально покусывает губу.
Я тут подумал Мне нравится песок.
Песок?
Когда зачерпываешь его, а потом сдуваешь с ладони, и песчинки летят
Куда летят?
Не знаю ну просто летят. Красивые.
И что в этом такого?
Тебе не понять, песок это очень глубоко.
Сэнди щурится поверх тёмных очков.
Ты опять издеваешься над моим именем, да?
Трой отворачивается, медленно покачивая головой:
Не знаю, Сэнди, я очень загадочный.
Я не хочу жить между строк, заключённый в плену метафор и прочая хренота. То есть на кой чёрт всё усложнять, когда можно сказать как есть?
Потому что это поэзия, вполсилы объясняет Тати.
Что поэзия? У Шекспира тоже поэзия ну как в том сонете, про бабу, у которой глаза на звёзды не похожи.
Он не об этом.
Трой складывает губы трубочкой, колупая корешок её книжки. Кажется, никто уже не читает бумажные книжки, кроме неё. Никто не читает бумажные книжки, как она: страницы аппетитно шуршат под деликатными пальцами, каждый пассаж ложится новой маской на фарфоровое личико.
Всё равно. Если бы все говорили всё как есть, было бы проще.
Почему ты не можешь побыть хоть чуть-чуть серьёзным?
Почему не могу? Я очень серьёзный! Там коррупция! Инфляция! Депиляция!
Привыкнешь потом, заверяет Ральф, услужливо протягивая Тати бутылку колы. Мы с Майком привыкли. От него много шума.
Точнее сказать, Трой ходячая ярмарка. Того и гляди голуби из рукавов полетят, а из-под шляпы выскочит стая кроликов. Удивительно, что каждый его шаг не сопровождается взрывом хлопушек и брызгами шампанского. Такой шумный, что в ушах звенит.
Ну, подхватывает Майк, отколупывая зубами тёмно-серый лак с ногтей. Хрен претенциозный.
Ральф, интеллигентный, вежливый Ральф кивает, делая пометки в электронном конспекте, единственный в группе, кто разделяет её потребность в посещении лекций:
Есть немного.
Ага, Майк щёлкает пальцами. Шутки ещё дебильные. И вечно как заладит
«Мы же рокеры, бунтари!» передразнивает Тати.
«Это войдёт в историю», весело поддакивает добрый Ральф.
Хрен претенциозный, снова бубнит Майк, чётко выговаривая слова, но взгляд его становится хмурым.
Они сидят на пляже вдвоём: Тати и Трой. Все привыкли к пляжам никакой романтики. Подумаешь, море. Подумаешь, песок под ногами. Ральф и Майк так и не пришли; она уткнулась в книжку, а он демонстративно скучает, разбавляя досуг мыльными пузырями.
Думаю, Микки наконец-то похитили пришельцы. По ошибке. Приняли за своего. Будем надеяться, что скоро вернут.