Юль, почему в среднем роде-то? рассмеялся Дымов.
Как выглядит, так и называю, откликнулась домработница. Хотя вроде и правда девочка. Чисто по физиологии. И всё-таки не удержалась. Но вот зачем Игнат Алексеевич вам её сюда-то приводить понадобилось? Это ж непонятно что.
Ну я же говорил, напомнил он. Без неё бы я легко не отделался. Видели, она даже больше меня пострадала?
Но Юля только отмахнулась, посчитала, что подобные боевые отметины для этой девчонки незначительные мелочи, привычная реальности. Хотя та и сама скорее всего так считала, даже ни разу не побеспокоилась из-за фингала.
Вот и сказали бы «спасибо». Ну или вон денег дали. Поди бы не отказалась, заявила убеждённо. И пусть бы домой шла.
Но Дымов опять возразил:
Нет у неё дома.
Помощница по хозяйству с сомнением нахмурилась, уточнила недоверчиво:
То есть?
Да я ж не особо в курсе. Он дёрнул плечами, пояснил, что мог: Предложил действительно до дома довезти, спросил, где живёт, а она сказала «Нигде».
Да наверняка же сама и сбежала, предположила Юля. С родителями поругалась. Но их-то можно понять. Мало кто такое чудо выдержит. А вам наврала.
И что? вскинулся Дымов, поинтересовался с раздражённым вызовом: Я её должен был на первом же углу высадить? На улице оставить? Она, конечно, может за себя постоять, но тоже смотря во что вляпается. И если не наврала? Он выдохнул, посмотрел на слегка опешившую помощницу чуть виновато из-за того, что сорвался и едва не накричал (а ведь при любых других обстоятельствах и сам бы не обрадовался подобной гостье), но в то же время с требованием поддержки. Юль, уж вы-то знаете, что такое бывает. Когда жить негде. Как жильё теряют. Легко теряют. И что дети родителей выгоняют или родители детей тоже бывает.
А ещё случается так: когда у тебя дом вроде бы и есть, а вроде бы и нет, и пойти некуда. О подобном Дымов и сам знал точно. Не понаслышке.
Глава 3
Семнадцать лет назад
Почему-то сильнее всего болела ладонь. Её словно поджаривали на костре, а внутри что-то пульсировало, стреляло и дёргалось. Разрезанные мышцы горели огнём и не просто сочились кровью, та вытекала и вытекала рекой, даже сквозь рукав мастерки, которым Игнат обмотал кисть, чтобы остановить этот нескончаемый красный поток.
Не помогло.
Ещё и плечо саднило и жгло, но по сравнению с ладонью, это казалось вообще полной фигнёй, хотя рана на нём тоже кровоточила, а футболка спереди давно уже превратилась из серой в тёмно-бурую и прилипла к животу. Но, может, Игнату это только казалось, потому что перед глазами стоял красный туман, и уже весь мир виделся как там в книге про Шерлока Холмса? в багровых тонах. А ещё почему-то мутило, будто перепил или сожрал что-то не то, и земля крутилась всё быстрее, так что он уже не успевал за её вращением и едва держался на ногах.
Игнат привалился к стене, но окружающая реальность всё равно продолжала двигаться, плыла мимо, а у него у него даже стоять не получалось, не то, чтобы идти. Хотя идти-то всё равно некуда.
Если он завалится домой в таком виде, только получит ещё сильнее. За то, что вляпался в очередное приключение, за то, что вообще до сих пор есть не сдох, не исчез бесследно. И вот что родителям с ним теперь делать? Сам насобирал на свою задницу проблем, сам и расхлёбывай.
Значит, сейчас домой нельзя, ещё слишком рано. Надо пересидеть, дождаться, когда они точно угомонятся, и уже тогда возвращаться тихонько пробраться в свою комнату и там уже можно будет перевязать ладонь как следует. И отлежаться тоже.
Ещё хорошо, что этот обдолбанный придурок его просто немного порезал, а не вогнал нож в живот. Игнат успел перехватить лезвие, сжать его в кулаке. Правда ладонь из-за этого пострадала, но ладонь ерунда, заживёт. А вот от раны в живот, он слышал, умирают долго и мучительно, если вовремя не оказать помощь.
Но где бы ему взять помощь, да ещё вовремя? Самому доползти до больницы? А её нет поблизости. Да и всё уже давно закрылось. И как же стоять тяжело.
Игнат опустился на корточки, скользя плечом по стене, а потом и вовсе уселся на асфальт, согнул колени, прижав ими к животу всё сильнее горящую огнём руку, съёжился, прислонился виском к холодному бетону.
Терпеть боль становилось всё сложнее, хотелось заскулить, и какая-то неведомая сила против воли выдавливала из глаз слёзы. А с губ внезапно сорвалось почти беззвучное: