Его бита, совершив плавную траекторию, опустилась на монеты, сложенные столбиком на «кону». Но не успел он и шага сделать, чтобы собрать справедливо выигранные деньги, как старший мальчик, главный среди них, «хулиган» Хохлов, пнул по кучке и сказал с наглой улыбкой:
Переиграть! Заступил за черту!
Сердце Чкалова закипело от откровенной несправедливости:
Как заступил?! Вот, смотри следы от кед! Я специально стоял в пяти сантиметрах от черты! Кон мой!
Хохлов подошёл к нему и быстрым движением правой ноги стёр нарисованную на земле черту. Доказать уже ничего нельзя было. Остальные молчали. Все понимали, что Чкалов прав, но отдавать ему все деньги было не в их интересах. Командовал Хохлов:
Переигрываем. Пусть первым бьёт.
Он знал, что поступил несправедливо, и поэтому предоставил Чкалову право бить первым. Бросать биту уже не надо было. Чкалов молча собрал монеты в стопку, встал на правое колено и, прицелившись, с волнением и надеждой ударил. От удара кон рассыпался, и все взоры устремились на разлетевшиеся монеты Ни одного «орла»! И уже следующий мальчик, бита которого упала ближе к кону, готовился бить
Самым обидным было то, что выхода у него не было. Да, можно было выйти из игры но что из того? Остаться зрителем значит перестать быть членом сообщества, к которому его магнетически тянуло. Ведь других друзей у него не было. Все они были связаны общими интересами: гоняли мяч на футбольном поле или хоккейной «коробочке», играли в пристенок, «трепались» в беседке, зная, что давно пора делать уроки, отчего беседы эти и поздние посиделки становились ещё желаннее, совершали пешие прогулки до Сокола, Аэропорта, а то и до Динамо, ведя те же беседы о своем, мальчишеском, или ни о чем тоже мальчишеском
Деньги постепенно входили в их жизнь, начиная занимать отведенное им место, толкали на поступки неоднозначные походившие уже на проступки. Например, натирали они землей трехкопеечную монету до такого блеска, что она начинала светиться серебром, садились в трамвай и бросали в кассу-ящик так, чтобы она легла на дно «орлом» вверх, сверкая, как двадцать копеек. Стояли у кассы и собирали «сдачу». Три копейки без особых усилий с их стороны превращались в семнадцать очевидная прибыль. Вид, конечно, у мальчиков в это время был преступный, что вызывало подозрение пассажиров и водителя, но, убедившись, что в коробочке действительно лежат двадцать копеек, взрослые отдавали им свои трех- и пятикопеечные монеты. Придумал это, кажется, Чкалов. Не натирать монеты, а собирать сдачу.
Дружили возрастными группами и «по интересам»: компания Чкалова это Вовка Зайцев, старший Исаев, Сашка, Витька Мусин, компания брата Чкалова младший Исаев, Колька, Сашка Гор. Отдельно держались «хулиганы» и двоечники: Барбашов, Лешка Зайцев, от кулаков которого Чкалов нередко ходил с синяками на лице, почти «бандит» Холов, учившийся в «ремеслухе». Уже сама форма учащегося ремесленного училища, черная, похожая на морскую, служила предупреждением: такого лучше обходить стороной. Обособленно держались «сидевшие» например, старший брат Сашки. Не всегда вписывались в дворовые компании и дети из «аристократических» семей, хотя понятия такого тогда не было, потому что в одном доме, одном подъезде жили профессор МАДИ и водитель электропоездов метро, чиновник министерства и татарин-дворник, воспитатель детского сада, военнослужащий, милиционер, инженер, продавец. Жили без особого разделения на богатых и бедных. Только, может быть, квартиры профессора или замминистра отличались от квартир милиционера или заводского рабочего стеллажами с книгами, добротной мебелью, особой чистотой, если у профессора, как, например, у отца Генки Маслова, была домработница. Но Генка также не имел карманных денег, а что касается одежды, то у Чкалова была активная мама, которая всегда «доставала» им модные и добротные вещи, потому что была неравнодушна к внешнему виду своих сыновей. Отпрыски богатых родителей тогда не вели себя вызывающе, да и сами «богатые» были другими. Дети не различали ни статуса родителей, ни их национальность, хотя и знали, что Зайцев Володька русский, Витька Мусин татарин, а Толик Богомолов еврей. Знали, что отец Зайцева работник метро, Шилова министерский работник, отец Барбашова дворник, а у Густелева то ли милицейский, то ли гебистский низший чин. И только. Значение имело лишь то, сколько раз ты можешь подтянуться на турнике, умеешь ли схохмить так, что будут смеяться все, способен постоять за себя, не маменькин ли сынок, ябеда, надёжен ли в дружбе. Это было главным. Да, хорошие отметки вызывали уважение, но не настолько, чтобы это влияло на выбор друга, с которым можно засиживаться во дворе до позднего вечера, не замечая времени и не чувствуя голода.