К началу 1870-х годов сформировался импрессионизм и во французском пейзаже: Клод Моне, Камиль Писсарро, Альфред Сислей впервые выработали последовательную систему пленэра. Работая на открытом воздухе сразу на холсте, без предварительных этюдов и набросков, они создавали на своих полотнах ощущение сверкающего солнечного света, поразительного богатства красок природы, растворения изображаемых объектов в среде, вибрации света и воздуха, буйства цветных рефлексов. Решению этих задач немало способствовала разработанная ими во всех тонкостях колористическая система, при которой природный цвет разлагался на цвета солнечного спектра. Накладываемые на холст отдельными мазками чистого цвета, рассчитанными на оптическое смешение в глазу зрителя, они создавали удивительно светлую, трепетную живописную фактуру. Этот метод, впоследствии переработанный и теоретически обоснованный, лег в основу другого видного художественного направления пуантилизма, получив название «дивизионизм»10.
Без сомнения, у истоков импрессионизма лежал академизм11. Академия учила строить композицию так, как будто художник созерцал изображаемую им сцену, сидя en face в балконе театра и видя ее в горизонтальных линиях. Академия учила основам живописи, основам искусства, и об этом ни в коем случае нельзя забывать.
Нужно назвать еще один источник более неожиданный, питавший импрессионистическую живопись.
В 1867 году в Париже на Всемирной выставке была широко показана японская цветная гравюра. Новый художественный мир, мало знакомый Европе, открылся глазам французов и открыл им глаза на многое в их собственном мире. О том, чем обогатили японцы молодых французских художников, говорит Я. Тугендхольд: «В японских гравюрах не было линейной геометрической перспективы, которой учила европейская академия, но зато в них была воздушная перспектива, в них струились солнечные лучи, клубился утренний туман, реяли нежные облака пара и дыма. Японцы первые великим инстинктом своим поняли, что природа не совокупность тел, а нескончаемая цепь вечно меняющихся явлений. Они первые стали изображать целые серии одного и того же пейзажа при различном освещении и в разные времена года. Таковы были «100 видов горы Фудзи»12.
Японцы же трактовали композицию так, как будто художник был действующим лицом изображаемой сцены. Вот почему у них преобладают наклонные линии над горизонтальными; вот почему у них на первом плане часто вырисовывается цветущая ветка или другая подробность, заслоняющая целое, хотя и гармонически связанная с ним. На примере японцев французские художники поняли всю красоту асимметрии, все очарование неожиданности, всю магию недосказанности. На примере японцев они убедились в прелести легких набросков, моментальных снимков, сделанных несколькими линиями и несколькими пятнами. Начиная с импрессионизма, возникает известное сближение, взаимопонимание искусства Запада и Востока». Правда, исконное различие методов остается: японцы никогда не писали прямо с натуры, а импрессионисты приходили к передаче впечатления, культивируя работу с натуры. Поэтому их впечатления больше идут от непосредственно-чувственного восприятия, тогда как у японцев от эмоционального, соединенного с неуклонным следованием традиционным приемам. Тем не менее, все то, о чем так хорошо сказано Тугендхольдом, было на свой лад переработано в лоне французского импрессионизма, а впоследствии и постимпрессионизма13.
Обратим внимание на еще один, возможно, косвенный источник импрессионизма технические изобретения и открытия. В 1839 году Луи Дагерр в Париже и Генри Фокс Тальбот в Лондоне независимо друг от друга продемонстрировали изобретенные фотографические аппараты. Вскоре фотография освободила живописцев и графиков от необходимости просто запечатлевать людей, места и события. Не обремененные более обязанностью копировать натуру, многие художники обратились к области выражения личного, субъективного, передаче на холсте эмоций. А возможность менять угол съемки подсказала новые композиционные решения принципов нового течения.
Опираясь на традиции реалистической живописи XIX в., преимущественно пейзажной, импрессионисты противопоставили условности официального и салонного искусства красоту повседневной действительности, праздничной в их восприятии14.