Анатолий Смирнов - Подкова. Cтихотворения стр 2.

Плащ зари разметался порфирой
над холмами речных берегов
Как привязан я к вещному миру, 
к миру листьев, воды и песков;
к миру зданий, сверкающих стёкол,
суетливых машин и людей;
к миру жизни, где солнечный локон
по щеке трепыхает твоей;
к миру рук, отвердевших в работе;
к миру губ, к поцелую в ответ
Нет вселенского духа без плоти,
а без света в Нём истины нет!
И когда, перейдя свои леты,
брошу тело простёртым в пыли,
то не мыслью, а толикой света
я умчусь сквозь зарю от земли.

Ощущаю, как взгляд мой заносят
в созерцанье людей их дела,
что мне будто бы всё сорок восемь,
как в тот год, когда ты умерла.

Тело стало мучительно старше,
глубже ноя и мельче дыша,
но, как в точке, застыла на марше
бытия в ощущеньях душа.

И порой подправлять её надо:
для меня в стариках нынче тот,
лет кому не седьмой уж десяток,
а восьмой да девятый идёт.

И блестят ясный лик твой и плечи
мне во снах, как в апреле вода, 
тридцать восемь дано им навечно,
старше им не бывать никогда.

Ну а я вплоть до смертного ложа,
в дали духа любовью влеком,
сам себя не почувствую тоже
в устремленьях души стариком.

И пусть время слоями наносит
мне на память года и дела,
я умру будто бы в сорок восемь,
будто в год, когда ты умерла.

Бездумного времени пленники,
Рабы цифровой суеты,
Ущербны мы все, современники, 
Заносчивы, лживы, пусты.

Трепещем пожухлыми листьями
На древе земном бытия,
Живому дыханию истины
Догмат и закон предпочтя.

Был он молод и весел с лица,
а душой, словно солнце в июле.
Думал  жизни не будет конца
до нечаянно встреченной пули.

В роты строились ночи и дни,
разметались снега и капели
Прогремели года, как бои;
пули мимо него пролетели.

И на с детства любимой земле
ничего для него не осталось,
кроме как уголёчком в золе
остывать в беспросветную старость,

угасать, вспоминая о том,
что душой был, как солнце в июле,
что в атаки ходил напролом,
но не встретил загаданной пули.

Мысли ищут опоры в чувствах.
Чувства ищут опоры в слове.
Слово ищет опоры в мире, 
В твёрдой плоти дерев и зданий,
в мягкой плоти людей и света,
в жаркой плоти огня и солнца,
в хладной плоти снегов и ночи.

Мир взыскует опоры в слове.
Слово жаждет опоры в чувствах.
Чувства ищут опоры в мыслях.
Мыслям хочется встать на время.
Время ищет опоры в мире.

Графоман, подражатель Катулла
И английских надутых баллад.
В строках, полных зияльного гула,
Ритм и синтаксис всё невпопад.

Дикий гений, весь в пене,  не в неге,
Разгрызающий в хруст удила,
Чья отточенность «Римских элегий»,
Каждым звуком остра, как игла.

Где-то сбоку гэбистские сплетни,
Расставанье с вскормившей страной
И поэзии двадцать столетий
За широкой сутулой спиной!

Уставшие ветры бури
                                    во тьму опадали ватой;
вдыхая слоистый воздух,
                                   на привязях ржали кони.
Иешуа Га-Ноцри
                                в зале стоял пред Пилатом,
злодей трусоватый Воланд
                                   подслушивал на балконе.

Ещё не настало время
                                свидетельства и причастья,
и в храме ковчег завета
                                  не видел огня и грязи,
а Воланд уже наметил:
                                  родится безумный мастер,
поможет за правду выдать
                                  бумажную ложь фантазий.

О чём говорили двое,
                                   от уха людского двери
и стены навек сокрыли.
                                А что подтверждает Воланд,
мол, Мастер сказал, как было
                                    Ну кто же дьяволу верит?
Ведь пламя не охлаждает, не согревает холод.

Останется тайна тайной,
                                         неслышима и незрима,
лишь сердце порой пронижет
                                      неясная зыбь и мука,
как будто вдыхаешь воздух
                                       слоистый Иерусалима
и в тень на балконе метишь
                                      калёной стрелой из лука.