И с этих позиций мы видим, как на примере конфликта в семье главного героя Тараса Бульбы, перед нами разворачивается более глобальный исторический и социальных конфликт противостояние Востока и Запада, Европы и Азии. Противостояние двух тенденций = традиций => стратегий ведет к трагедии и гибели главных героев произведения.
Наличие и жесткая необходимость такой самоориентации на самоотречение в творчестве имеет огромный нравственно-критериальный фильтрационный смысл: эгоист (=злодей) гением быть не может, или, словами А.С.Пушкина: «Гений и злодейство две вещи несовместные». К тому же гений, естественно, уникален, а вот злодей еще и однообразно скучно противен. И не только в нравственном, но еще и в эстетическом отношении, а также еще и не мудр, и просто не умен.
Человек, его жизнь есть изначально и по сути своей «выражение жизни и утверждение жизни» Природы, и потому украинской литературе свойственно воспевание жизни даже перед лицом смерти.
В своих произведениях («Вий», «Майская ночь, или Утопленница» и др.) Гоголь уделяет много внимания смерти. Он поэтизирует, эстетизируют ее, вероятно, от того, что смерть он понимает лишь как момент всеобщей Жизни, как смену ее форм. И при этом его преклонение перед Жизнью столь огромно и всепоглощающе, что смерть для него включение в круговорот Жизни. Тем более, что жизнь ушедшего человека включается в жизнь других людей, родных и близких, последователей и учеников.
Человек для него одна из форм вечно обновляющейся Природы, отнюдь не лучшая, не «венец Природы» и, тем более, не ее «царь». Человеческое воплощение лишь звено в вечном круговороте Жизни. А раз так, то и смерть это (как ни странно) сохранение родственных связей с живой Природой, с родом и традициями предков.
Мистические образы в творчестве Гоголя это олицетворение перехода от Жизни через смерть вновь к Жизни. Природа живет этим вечным растворением-возрождением в ней всех ее творений.
Смерть как грань между разными формами Жизни столь условна и зыбка, что она сливается со столь же условной гранью между разными формами собственно Жизни. Поэтому ему свойственно не различить, где любовь, где ива, где мистические переживания главных герое. В Природе все сливается в едином потоке вечно обновляющейся Жизни. Смерть это и встреча с любимой, и избавление от мук, страданий бренной и суетной жизни.
Любовь к Живой Природе «так реальна, что избавляет человека от страха перед смертью: каждая индивидуальная жизнь это то, что человек может отдать Природе, вернувшись в нее».
Но эта великая Любовь к Природе вместе с самой Природой и любящим ее человеком может попросту исчезнуть с лица Земли, нарушив тем самым нормальное соотношение между двумя мирами: видимым/невидимым, предметно-иллюзорным и подлинным. Это качественно отличает эко-суицид от обычной смерти. Если последняя есть процесс просто перехода от одной жизни к другой, то эко-суицид делает вообще невозможной всю и всякую жизнь, хотя и поскольку она творится неразумными «руками» и неверно: предметно-односторонне-ориентированными «мозгами» человека как рацио-личности.
Необычайно грустно здесь то, что такая губительная политика навязана Западом всему Востоку, а он слишком доверчиво принимает ее за норму и даже высшее достижение цивилизации (которая разрушает не только всю и всякую жизнь, воспевающую жизнь и ориентирующую человека на гармонию с нею).
Соответственно, гармония должна стать рукотворной тоже, должна осознанно, осмысленно, целенаправленно пронизывать все творчество человека. В этом глобально-исторический смысл украинской литературы, в лучших ее проявлениях, чрезвычайно гармоничной и гармонизирующей лирики. Но гармония свойственно скорее Женщине Востоку, чем Мужчине Западу.
В украинской народной традиции ярко проявляется Гармоничность творчества женщины. Украинская литература создала такой образ женской творческой индивидуальности, который с максимальной простотой и изысканным изяществом сможет стать нормативным прогнозом вообще развития женского творческого потенциала.