Она вырвала из моих рук подол фартука.
Ты ж большой! Подумай только: как же мы явимся? Ить нас засмеют там! Проходу не дадут Пешком, скажут, прибегли! Стыдобушки не оберешься! Ох, головушка моя горькая!..
Момич не станет смеяться! сказал я.
Ох, нет, Сань! Давай потерпим До Покрова хоть погодим. А по осени соберемся и В непогоду нам будет справней. Люди тогда по домам сидят, а мы подгадаем под вечер Протопим хату, каганец засветим, и все узнают, что мы дома. Зимовать, скажем, пришли. Какая ж тут оказия! Ну давай погодим! За-ради Христа прошу!
Мы посчитали, сколько осталось до Покрова дня, и я побежал спать. На крыльце коммуны в вершинах колонн что-то металось и посвистывало летучие мыши, наверно, и я подумал, как это председатель Лесняк не боится там один, наверху? А если пролезть к нему и «ррр!», взять Царев кожух, надеть шерстью наружу и «ррр!».
В общежилке было темно, хоть выколи глаз. Зюзя сидел на своей койке и чего-то ждал. Я юркнул под одеяло, а он махнул на меня рукой «тихо!» и сказал в пахучую темноту:
Это шкет тут зашел! Давай!..
В общежилке так было неживо тихо, что я испугался чего надо давать? Зюзя опять сказал: «Ну, давай», и тогда Кулебяка негромко и жалобно запел:
В воскресенье мать-старушка
К воротам тюрьмы пришла
И в платке родному сыну
Передачу принесла.
Д-передайте д-передачу,
А то люди говорят
Игвень, а Игвень! предостерегающе позвал бывший повар. Кулебяка замолк.
Ну чего ты там ветреешь? озлело спросил Зюзя.
А то. Тюрем-то тепереча нету? Нету! сказал бывший повар.
Ну?
Вот и «ну». Теперича они называются домзаками!
Человек про тюрьму спевал, а не про зак твой, кляп ты моржовый! заглушенно, из-под подушки, видно, проговорил кто-то в конце общежилки.
А мне какое дело, смиренно сказал бывший повар, и тогда Кулебяка позвал его протяжно и ласково:
Сём, а Сём!
А! готовно и доверчиво отозвался тот.
Хрен на! сказал Кулебяка. А завтра придешь, остальное возьмешь!
На женской половине захихикали, а бывший повар восхищенно и завистливо сказал:
Ну и бродяга! Ну и сукин сын!
Игвень! А чего остальное аж завтра? Пускай бы разом все забирал! крикнул Зюзя.
Уже сквозь сон я слыхал, как одна коммунарка говорила другой:
Не бугородица, а Бо-го-родица. Бога потому что родила, а не бугор
Мне приснился тогда Покров день. Он был похож на Момича, большой, с черной бородой
Тогда несколько дней шел обкладной теплый дождь. В коммунарском саду непролазно разрослась крапива. Головки ее выметнулись в толстые желтоватые кисти, цвела, и тетка сказала, чтобы я натянул на руки шерстяные чулки и нарвал крапивных листьев. Побольше. Чтоб сварить щи.
А председатель Лесняк? спросил я. Заругается, как тогда.
Да лихоманка его забери! гневно сказала тетка. Нам-то что? Мы тут с тобой не вечные! А люди за все лето зелени не пробовали. Ни снытки, ни щавеля
Я нашел палку и стал рубить крапиву прямо под корень. Зимой в школе Дудкин три дня читал нам вслух про красного командира Ковтюха и белого генерала Улагая, и когда я считался Ковтюхом, крапива рубилась начисто и аж подскакивала выше моей головы, а как только делался генералом, она лишь гнулась и даже не ломалась под палкой: красной конницей была. Я не заметил, как врубился в самую гущину зарослей, где вместе с крапивой ползуче расселись кусты бузины и засохлого крыжовника. Там я и увидел неглубокую, выложенную круглыми камнями яму, а в ней черно-белого, мокрого и грязного теленка. Он полулежал, подогнув передние ноги и стоя на задних, и я разглядел, что это бычок. Я поторкал в него концом палки, и он чуть слышно замычал, но голову не поднял
Я долго сидел на краю ямы, свесив в нее унизанные белыми волдырями ноги, обстрекался о поверженную крапиву, потом встал и пошел к коммуне. Тетка стояла на веранде ждала меня с крапивой, и я сказал ей издали, что иду за чулками. Голос у меня был хриплый и толстый. Он всегда делался таким, если я собирался залезть в чужой огород или сад. Боялся и хотел залезть. Коммунары в тот день не работали и сидели в общежилке. Кулебяка, одетый и обутый, лежал на койке. Я подошел и незаметно тронул его за ногу. Он покосился на меня одним глазом, а я кивнул головой и подошел к дверям. На крыльце я прислонился к колонне и стал глядеть на мокрую крышу конюшни. Кулебяка вышел и тоже посмотрел туда.