Тетрадки вернули нам в середине лета. Рецензент был другой. Героев моей повести он назвал «беспаспортным сбродом, которым нельзя восхищаться». Я все понял и стал хлопотать о собственном паспорте. Помог мне лесничий. При заполнении трудовой книжки он посоветовал скрыть плен, а лагерь оставить, но я сделал наоборот мы не могли придумать вину, за которую я «отбывал». Большой нарядной печатью с изображением дубовых листьев вокруг герба лесничий закрепил в моей прошлой судьбе четыре месяца плена, полтора года партизанки и три года работы мастером лесонасаждения. По его мнению, я вполне мог быть хорошим мастером лесонасаждения, поскольку война не дала мне закончить Московский пединститут.
Тем же летом мы перебрались с Марите в Вильнюс. Там я написал за зиму пять рассказов, послал их в разные журналы, и в разное время рассказы вернулись назад. Тогда Марите сказала она училась в русской вечерней школе, а я возил на «Победе» замминистра лесного хозяйства, что я не тем методом пишу. В этом все дело. И через год я написал вот эту книгу, а потом эту
Мы с дядей Мироном выпили по колпачку без «побудем живы». В бутылке еще кое-что оставалось, но дядя Мирон заткнул пробку и распорядился ехать домой. Я развернул машину и поехал в Ракитное так, как ездят шоферы в автоинспекцию после аварии покорно, медленно и молча, и дядя Мирон сидел как автоинспектор, у которого просить права бесполезно. Но на полдороге он сказал:
Ну, ладно. Что было, то было. Что ж теперича делать! Как говорили в старину, нужда придет стала не стала цена, а продавай!.. Другое теперь скажи: жена-то как? Ничего себе?
Ничего, сказал я.
Марите это Манечка по-нашему?
Маша.
Ну-ну. А чего же не привез поглядеть? И детишки есть?
Сын, сказал я.
Ишь ты! Как звать?
Костиком.
Молодчина! сказал дядя Мирон. Сколько ж ему?
Седьмой год.
Молодчина! Так им и надо!
Кому? спросил я.
Ну мало ли!
Я не понял, кого он имел в виду надзирателей, кадровиков или рецензентов, но спросить об этом не удалось, потому что впереди справа показались огни Ракитного, и дядя Мирон сказал:
Видал? Третий год уже. А ежели с бугра из-за речки глянуть, то прямо как город!
Реденькая цепочка столбовых лампочек ломано убегала в конец невидимого села, разоряя в моем воображении привычный и давний облик Ракитного. Я не хотел, чтобы оно было похоже не на себя, и сказал:
Керосиновые лампы лучше. Поэтичнее
Да провались они пропадом! по-бабьи тоненько воскликнул дядя Мирон. Слепня одна, а тут Говорю ж тебе: ежели глянуть ночью с бугра, то город и все!
Ему явно хотелось глянуть со мной на Ракитное из-за речки село сидит окнами туда.
Давай переедем и глянем, предложил я. Гать цела?
Полагалось бы теперь глянуть! вожделенно сказал дядя Мирон. Да придется, видно, отложить на другой раз. Дома, поди, нас ждут Нет, в другой раз!
Возле Черного лога мы свернули на еле приметную узенькую дорожку. Я бы ее не заметил: раньше тут пролегал широкий проулок, а теперь он был взрыт под огородные сотки, наверно. Я ехал и ждал: вот-вот фары нащупают мироновский сад, акациевый тын и скотные воротца на проулок, но дорожка все тянулась и тянулась посреди рыхлого, хорошо разработанного чернозема, пока мы не оказались на улице села.
Налево давай и во двор! скомандовал дядя Мирон, но я и сам уже знал, куда давать, потому что увидел белую знакомую хату, а рядом с нею незнакомую, новую, до половины накрытую розовой черепицей. Прямо во дворе, между старой и новой хатами, был разбит квадратик палисадника, огороженный железной сеткой. В квадратике сидели кусты крыжовника и несколько штук крошечных побеленных яблонек. В глубине двора стоял прежний, вросший в землю сарай, и под светом фар, ударившим в его плетеные воротца, там захлопал крыльями и запел петух.
Обмишурился дуралей! засмеялся дядя Мирон. Об изгороди палисадника он сказал: Не то что скотина, а даже пискленок не пролезет
Новая хата была еще не готова, там не жили, а мне бы легче ступилось в нее, там бы я смелее и лучше встретился с теткой. На крыльце старой хаты я остановился и прислонился к косяку дверей. Я хотел скрыть от дяди Мирона свое тревожно-нелегкое чувство и стал оглядывать улицу, но он все понял и закричал на меня шепотом:
Ну вот что: не дури! Домой ить приехал!..
Нас и в самом деле ждали, в хате было полно народу, и я сразу же узнал тетку Мирониху, постаревшую, тоже умалившуюся, но с прежними колюче-черными глазами. Она чинно подошла ко мне, остановилась в шаге и сказала: