Юрий Мори
Обычное зло
Ангел
А что ж?.. Романыч взял еще одно яйцо, гнетуще-багровое, видимо, крашенное луковой шелухой с добавлением неведомой химии. Стукнул о бетонный прямоугольник перед памятником черт его знает, как эта штука называется. Летом там цветы растут, а сейчас просто окно в землю с робкой прозеленью травы. И закусим, млять, помолясь.
У нас были: бутылка гнусной водки, два пластиковых стакана, ножик и соль в спичечном коробке. Ну и желание посидеть как люди.
Яйца уже не лезут, сказал я. Пятое или шестое, надоели, с-сука.
А ты их не считай! хохотнул Романыч. Жри, да и все. Или вон кулича отрежь, пока мягкий.
В понедельник после Пасхи раздолье здесь, конечно. Живых людей нет, все на работе или с похмелья по домам, а мертвые еще никому не мешали. Никогда. Вот и кружим мы мелкими стервятниками по-над могилками, собираем закусь. Страда, если по-человечески выразиться. Самый сезон для пожрать без хлопот.
Ну, Христос воскресе! пафосно произнес Романыч и выплеснул водку в щербатый рот. Зубы через один на месте, а жрет за троих. Я младше лет на десять, но не угнаться.
Воистину того. Этого.
Водка жгучая, из нефти гнали, небось. Спирт «экстра», вон дрянь! Зато кулич не обманул собутыльник мягкий, рассыпчатый, самое оно ожог зажевать.
Ангела давно не видно, прошамкал Романыч, заглатывая яйцо, считай, целиком: деснами передавил уже во рту и давай мять. С ним прикольно, Димка.
Болгарин, что ли?
С чего вдруг? А, имечко Не, эт-та погоняло такое. Не бери в голову.
Слова вылетали наружу с ошметками яйца, то искренне-белыми, то серыми как несвежие мозги.
Молиться любит? я истово почесался. Все хорошо в нашей бродячей жизни, кроме вшей и ментов. Или чего?
Романыч жевал молча, сосредоточенно уставившись на бутылку, словно что-то новое в ней углядел. Мощный кадык дернулся, питательная смесь провалилась дальше.
Нет, не молиться Кому нам молиться, сам подумай? Богу? Так у него без нас хлопот до хера. У Ангела дар есть, клянусь. Я сам видел: подойдет к памятнику любому, это не важно дотронется рукой и стоит, глаза закатит, губами шевелит. А потом вслух как даст рассказывать, что за человек был, как жил, как умер. Хороший или плохой. Все как есть. А глаза не открывает чисто покойник сам.
Да ну, пизде Брехня это все! я оглянулся в поисках, чем бы запить эту клятую водку, но не нашел. Баклажку надо пустую, а воды набрать возле зала прощаний, там кран есть. Идти только лень.
А вот и нет! вдруг оживился Романыч, до того сонный и медлительный. Не брехня! Это ж ты неместный, а у меня здесь тетка лежит. Ну и знакомые еще Короче, я про них кой-чего помню, а ему откуда знать? Два миллиона в городе, и это только живых.
И чего?
И того, Димка! Я его к этим памятникам своим подводил, расскажи, мол. И он все выкладывал: что знаю, и сверху того. Хоть бы раз накосячил.
Прикольно мне бы водички рот прополоскать, а не эту всю мистику. Ангел-хуянгел, без него тошно. И чешется, зараза, пузо вместе со спиной, хоть раздери. И сам я неместный, это да. Отец, если мама перед смертью не врала, сюда уехал после развода вот и всех связей у меня с городом. Тепло здесь, весна вот раньше, чем у нас, в Лесном, так и приперся. Один хрен, где бомжевать.
Отец, блин, молодец. Двадцать лет как ни слуху, ни духу, хоть бы копейку алиментов когда Мать гордая, и в суд не подавала забила, сама нас с Нинкой тянула, оттого и того. Раньше времени. Ну, я так думаю.
Прикольно, эхом ответил Романыч и блаженно прищурился, повернув лицо к солнцу. Весна уже, хорошо-о
На дереве завозилась какая-то пакость, каркнула, вниз кора полетела. Потом взлетела, хлопая крыльями тощая, серая. Ничего, отожрется на пасхальном. Считай, на каждой могилке яйца да куличи. Свечки еще
Романыч, а вороны свечки едят?
Он один глаз открыл и на меня посмотрел. Жутковато даже.
Они, грешные, все едят, Димка. Как мы. Так вот, чего я про Ангела вспомнил: он меня удивил однажды. Идем вот так по могилкам, смотрим, где чего полезного. Я лопатку нашел, типа саперной, маленькую. Хоть и ржавая, а продал Савичеву. А он с пустыми руками топал, Ангел-то, неудачный день. И вдруг раз! остановился и стоит. Замер, млять, как статуй.
Я достал пачку, куда собирал бычки, выбрал подлиннее и сунул в зубы.
Оставишь, кивнул Романыч, так и наблюдая за мной одним глазом. На пару дохлых.