Наташа росла необыкновенно умной и талантливой девочкой. Чем старше она становилась, тем отчетливее в ней проявлялись черты Кирилла. То же обаяние, та же находчивость, та же смекалка и тот же шкодный характер.
Мы с ней много дурачились: наряжались в сказочных персонажей, раскрашивали акварелью лицо и ходили так по дому, пугали друг друга страшилками, сочиняли небылицы. Наташа очень любила, когда я заворачивала ее в простыню и делала из нее «чебурек», «шаурму» или «пельмень».
А теперь ешь меня! командовала она, и я с хохотом набрасывалась на нее, в шутку кусая.
Потом все изменилось. Наташа пошла в первый класс, и со мной вдруг что-то стало происходить. Замкнувшись в себе, я ушла в работу. Как ни старалась, я больше не могла себя заставить веселиться с дочкой, хотя она меня об этом просила. Иногда мне приходилось идти ей навстречу, но Наташа, видя мое настроение, сама отказывалась. Я только радовалась возможности заняться чем-то другим. По правде говоря, я всегда считала, что играть с ребенком через силу это неправильно.
Почему-то мне не приходило в голову, что Наташа нуждается в наших играх, обнимашках, догонялках; нуждается в теплой, ласковой и смешной маме, которая куда-то пропала, а на смену ей пришла скучная тетка, сидящая за компьютером, которая почти не улыбается.
Что касается работы, то я стремилась объять необъятное и погрузилась в процесс с головой. После 9-часового дня в офисе я считала проекты под заказ и делала «шабашки» (за них хорошо платили дополнительные деньги, которые были нам с дочкой очень нужны). В стране начался кризис, цены на продукты выросли, как и тарифы за коммунальные платежи. Подорожали вещи и игрушки. Мне хотелось, чтобы мы с Наташей каждый год ездили отдыхать, и делала для этого все возможное.
Но только сейчас поняла одну вещь: а разве так нужны были эти чертовы деньги? Может, любовь и внимание важнее, чем дома для «Барби», заводные плюшевые собачки и склад кукол? Нырнув с головой в депрессию, я, сама того не понимая, нанесла своему ребенку страшную травму. Просто бросила ее, точно так же, как ее отец несколько лет назад.
От внутренней пустоты, от ощущения бессмысленности жизни я уходила в другой мир. Сметы и чертежи спасали от гнетущего ощущения, что все самое лучшее осталось позади, и ждать больше нечего. Так я превратилась в маму-робота, не снимающую очки и сидящую по ночам за своими расчетами. Я и не заметила, как моя дочь из нежной и трогательной девочки превратилась в подростка, который остро реагирует на замечания, не признает никаких указаний и замыкается в себе, как ежик, чуть что не так.
Может, Наташе просто хотелось со мной поговорить? Чтобы я не читала ей лекции, не учила ее, как правильно жить, чтобы я просто ее слушала Проблема была в том, что мне самой ничего не хотелось. В конце рабочего дня каждая клеточка моего тела безмолвно орала от бессилия. Я ложилась на диван, уставившись в потолок, и упивалась своим состоянием. Странно, но в эти минуты я испытывала какое-то болезненное удовлетворение хвалила себя за то, что еще один сложный день позади, и за то, что иду спать с чистой совестью, ведь у меня не осталось незавершенных дел. Только сейчас я поняла, как это было глупо: работать на износ, чтобы дать лучшее ребенку, а в этот момент потерять с ним связь. И самое главное, моя дочь меня об этом не просила.
Наташа никогда не жаловалась: ни на еду, ни на одежду, ни на игрушки, которые я ей дарила. Выходит, это я сама так решила, что должна ей покупать только все самое лучшее. Но вместо этого я сделала самое худшее Как можно было так все испортить, причем окончательно и бесповоротно, раз и навсегда? Именно поэтому я и не хотела жить.
Теперь, когда мимо автобусных стекол пролетали серые многоэтажки, а я мечтала о самоубийстве, мои внутренние песочные часы отсчитывали последнее отведенное время. Сама мысль о том, что существует некое решение, которое универсально и гарантированно избавит меня от всех проблем, успокаивала, и если можно так выразиться, внушала надежду. Это был не призрачный, тающий, как дым, образ надежды на то, что «все будет хорошо», как в рождественском сентиментальном кино. Это реальный шанс все прекратить, а значит, мне не придется это проживать снова и снова, каждый день.
Под загадочным словом «это» я подразумевала все сразу: чувство своей ничтожности, бесполезности существования и отсутствие хоть малейшей веры в то, что в моей жизни все станет так же, как у нормальных людей. Может, поэтому я ни с кем не делилась своими чувствами. Тошнота подкатывала к горлу каждый раз, когда я слышала «все обязательно наладится». Это самое глупое пожелание из всех возможных так говорят только те, кому вы не нужны.