Прости Триединой ради, матушка, недоглядели! всплеснула руками сестра Кунигунда и засуетилась, запыхтела, тщетно пытаясь протиснуться в угол за кровать и схватить нарушительницу порядка. Это вторая наша бедняжка, тоже после взрыва к нам попала и тоже без памяти!
Но что она делает в больнице? требовательно осведомилась мать Геновефа, внимательно вглядываясь в лицо второй девочки. Она не выглядит больной, хотя подкормить бы не помешало
Так она почти ничего не ест, матушка! И почти не спит всё сидит около Ирмхильды, за руку её держит. С тех самых пор, как их привезли из Сингидуна, считай, ни на шаг он больной не отходит!
Получается, они знакомы? настоятельница наклонилась к странной девочке. Вы родственницы или, быть может, подруги?
Девочка молча помотала головой, затем так же молча кивнула, не отрывая от гостьи умоляющего взгляда.
Матушка, она не разговаривает, ну то есть совсем немая она, сбивчиво пояснила сестра Кунигунда. Но понимать всё понимает, это точно. И сообразительная очень ухаживает за больной не хуже опытной сиделки
А как её зовут, тоже не знаете?
Откуда же знать, матушка
А что с её волосами?
Так мы всех детей, что к нам привозят, остригаем сразу, чтоб заразу никакую не занесли так положено Только эту вот красоту пожалели, рука не поднялась старшая сестра скосила взгляд на роскошные кудри больной.
А сама больная, наречённая Ирмхильдой, смотрела на высокопоставленную посетительницу с отчаянной надеждой.
Не понимаю Чего они обе от меня хотят? занервничала мать Геновефа. Вынести двойную мольбу этих глаз, карих и синих, было просто невозможно.
Похоже, они просят, чтобы их не разлучали, осторожно предположила сестра Кунигунда. Говорят же, что беда сближает людей больше, чем счастье. Обе девочки сиротами остались никто ведь их, бедняжек, не хватился, никто не искал. Остальных-то детишек давно родственники разобрали, как только они на поправку пошли
Настоятельница внимательно посмотрела в синие глаза, затем в карие. Девочки не отвели взгляда. Мать Геновефа на миг замерла, прислушиваясь к внутреннему голосу, задумчиво кивнула сама себе и повернулась к немой замухрышке:
Ладно, возьму и тебя Мать Геновефа строга, это всем известно, но никто не назовёт её жестокосердной. Не так ли, сестра? хмыкнула настоятельница, искоса глянув на застывшую в изумлении сестру Кунигунду, и тотчас направилась к выходу, так же стремительно, как и вошла.
Так, матушка, всё так! бросилась следом толстушка.
Если бы она знала, отчего мать-настоятельница всегда так холодна и даже не скрывает своей нелюбви к радасбонскому приюту, скорее всего, она бы рассказала гостье ещё кое-что интересное например, про необычную вещицу, что носит на груди немая сиротка. Хоть намекнула бы, предупредила. Но нет, сестра Кунигунда решила молчать: пусть теперь начальница сама разбирается со всей этой чертовщиной! Возможно, мать Геновефа тоже попытается снять медальон с шеи замухрышки любопытно было бы посмотреть, что станет с её высокомерием, когда она с размаху шлёпнется на тощую задницу!
Как только палата опустела, больная синеглазка выпростала из-под одеяла тонкую руку и сжала пальцы немой подруги: победа была за ними.
***
Отбыли чуть свет. Ирмхильда полулежала на широком сидении дорожной кареты, укутанная в тёплое одеяло, обложенная подушками; немая подруга сидела рядом, заботливо поправляла соскользнувшее одеяло или подавала воду, когда больной хотелось пить.
Мать Геновефа тоже полулежала, откинувшись на спинку сидения, закрыв глаза и болезненно морщась, когда карета подпрыгивала на ухабах. В этих краях люди передвигались в основном по реке, сухопутные дороги были просто ужасные, а у настоятельницы ещё со вчерашнего вечера ломило в висках, и никакие снадобья не помогали. Переутомилась, видать, да ещё новолунье. От тряски боль становилась невыносимой
Вдруг её лба коснулись тонкие прохладные пальцы, задержались на мгновенье и решительно скользнули к вискам. Настоятельница открыла глаза: над ней склонилась немая подруга Ирмхильды. Лёгкими умелыми движениями девочка помассировала ей виски, макушку, затылок, с нажимом пробежалась по шейным позвонкам. И боль стала стихать! Мать Геновефа снова закрыла глаза и расслабилась, доверившись этим чудесным прикосновениям.
И почему-то из глубин памяти внезапно всплыл давно забытый эпизод: она совсем маленькая, лет шести, идёт за руку с какой-то старухой, то ли смуглой, то ли загорелой дочерна, спотыкаясь на каждом шагу, потому что слёзы застилают глаза. Её страшно и зябко, холодом веет отовсюду: от высоких каменных стен, от каменных полов, от каменных потолков. А старуха неустанно повторяет: «Не плачь, Рада! Вот увидишь, тебе здесь понравится тебя тут многому научат, и жизнь твоя сложится совсем иначе, чем у твоей несчастной матери» Рада! Надо же, она совсем забыла, что когда-то носила это странное имя. Племя, которому принадлежала её умершая мать, ушло обратно на восток и давно смешалось с другими славянскими народами