Именно во время той поездки Афина встретила Спироса Петридиса, или, вернее сказать, во время острейшего кризиса подпала под его злодейские чары. Она написала Петеру два письма: странных, сухих и натянутых, совсем не похожих на ее стиль, в которых призналась, что встретила другого человека, влюбилась и больше не вернется. Петер был геем, а она нуждалась в отношениях, выходивших за рамки платонических. Их брак все равно бы не выдержал испытания временем.
Лишь в самых последних строчках Петер услышал настоящий, подлинный голос Афины: «Каждый раз, когда смотрю на твое лицо, я вижу его личико. Такую боль я не в силах вынести».
И он не стал ей препятствовать. Это случилось тридцать лет назад. С тех пор Петер Хембрехт пережил не одну большую любовь, не говоря уже о том, что сделал головокружительную музыкальную карьеру, но Афину никогда не забывал. Все эти годы, пока ширилась ее известность и дурная слава ее мужа, Петер наблюдал за ней по телевизору, как ребенок изо дня в день смотрит мультик с любимым героем, точнее сказать героями: за блестящей светской дамой и хозяйкой фешенебельного дома; за праведным послом доброй воли; за недоступной и недосягаемой красавицей; за самой сексуальной женщиной, по версии журнала «Пипл», но ни одна из них не была настоящей Афиной.
Ходили слухи о криминальных деяниях Спироса Петридиса, его многочисленных наемных убийцах, бандах наркодилеров и торговцев людьми, но ничего так и не удалось доказать. Ослепительное сияние и магия Афины, похоже, настолько затмевали взоры, что люди не замечали темных дел, которые в своем мире проворачивал ее муж.
Петер подозревал, что в слухах есть доля правды, но никогда не винил Афину ни тогда, ни теперь. Как бы сильно она ни изменилась, он знал, что его Афина никогда не будет в ответе за смерть или страдания ребенка. Даже будь она жива, ничто в мире никак не связало бы ее с тем, что случилось с несчастным ливийским малышом, никак.
Но среди живых ее не было.
Она погибла, сгорела заживо вместе со своим мужем чудовищем.
Да упокоит Господь ее душу
Ист-Хамптон, штат Нью-ЙоркВот черт!
Марк Радмейн прикрыл глаза от солнца и посмотрел на мяч для гольфа, который резко вильнул влево от одиннадцатой лунки, прежде чем с громким всплеском плюхнулся в озеро. Марк замер. Черт побери!
Чрезвычайно успешному, но беспринципному бизнесмену Радмейну было чуть за пятьдесят, хотя внешне он выглядел гораздо моложе. В сочетании с несколько по-солдатски жесткой манерой держаться его спортивная фигура помогала сохранять ореол едва сдерживаемого буйного нрава, постоянно сопровождавший его и вызывавший страх и у врагов, и у друзей. Марк Радмейн был не из тех, кому захочется перейти дорогу.
Сегодня он играл как любитель. Строго говоря, он и был любителем, но лишь потому, что не располагал временем, дабы выучиться профессиональной игре, а не из-за небрежности. Управление компанией, входившей в рейтинг пятисот крупнейших мировых корпораций, требовало полной отдачи. А еще Марк Радмейн, конечно же, никогда не забывал о другом своем поприще. Это был его долг, его крест, его призвание. И поприще это отнимало даже больше сил и времени. Особенно в такие дни, как сегодня.
Чтобы попытаться развеяться, он приехал на площадку для игры в гольф, но отвлечься не получалось. У Марка не шел из головы состоявшийся несколько часов назад разговор с Габриелем, одним из лучших сотрудников службы безопасности компании.
Это она, сэр, без обиняков доложил тот по телефону. Она жива и хочет, чтобы мы об этом узнали.
Это невозможно, возразил Марк, словно произнесенные с нажимом слова могли убедить в их правдивости. Мы же ее убили.
Потирая переносицу в попытках унять бушующую головную боль, он посмотрел в окно своего кабинета. Внизу распростерся Манхэттен, похожий на дивную мечту, на завоеванное им прекрасное королевство. Марку Радмейну досталось от отца скромное полиграфическое предприятие, но под его руководством оно превратилось в империю с многомиллиардным доходом. Просто невероятно, как трудное детство могло повлиять на амбиции человека и выработать в нем стремление добиваться успеха любой ценой. Успехи в бизнесе, однако, не значили для Марка Радмейна почти ничего по сравнению с тем, что он видел. Его «Группа» и проделанная ею под руководством Марка работа вот реальность, только это и имело значение.
Мы убили их обоих, пробормотал он скорее самому себе, нежели подчиненному на другом конце провода.