Ой, как нехорошо вышло, заметила безо всякого сожаления Анна Николаевна.
По комнате тут же поплыл тошнотворный запах лекарства, оцененный по достоинству меланхоличной обычно болонкой Риммы: резво соскочив со своего пуфика, та мигом принялась слизывать с пола пролитое, после чего резко завалилась на бок.
Что творится! запричитала поразительно громко для умирающей Римма. Глеб, да сделай ты что-нибудь!
А я даже скажу, что, любезно добавила Анна Николаевна. Ты, Глебушка, домой больше не приходи. Оставайся с мамкой она тебе и попку подотрет, и женщину подложит А вещи свои у консьержки найдешь. Счастливо оставаться.
Закончив этот, самый, должно быть, длинный спич за всю свою жизнь, Анна Николаевна гордо развернулась и вышла прочь из проклятой квартиры.
И чувствовала себя при этом Гераклом, свершившим все свои подвиги разом. Не меньше.
***
Мама ворвалась в квартиру как ураган. Я как раз накормила Тео кашей, после чего сын принялся за свой любимый компот. Поэтому зрителей у матери было двое я, застывшая с пачкой влажных салфеток. И Теодор, забывший, что нужно сделать из кружки следующий глоток.
Вы переезжаете ко мне! С Глебом я вас больше не оставлю!
Мама выдала эту тираду и вдруг помчалась в нашу спальню. Я проследовала за ней, убедившись, что Тео вновь занялся компотом.
По позвоночнику пробежал ледяной озноб. Глеб эту ночь спал на диване, куда я его и отправила, а утром, пока мы с Тео еще дремали, лежа вместе на кровати (почему-то казалось, что если оставлю сына спать одного, его у меня попросту заберут), уехал на работу.
Обычно мы с мужем созванивались во время его обеда, обменивались короткими новостями, которые никакой особой информации не несли, а потом я дожидалась его вечером и мы уже обсуждали, как и у кого прошел день. Однако за сегодняшний обеденный перерыв Глеб мне ожидаемо не позвонил.
И вот теперь, когда я начала посматривать на часы и ждать, что же произойдет с наступлением вечера, мама сделала мне сюрприз.
Что ты делаешь? удивленно воскликнула я, понимая, что она собирает вещи Глеба.
Причем делает это с таким рвением, какого я от мамы ни разу не видела.
Я сказала, вы переезжаете ко мне!
Но это вещи Глеба!
Переваривая то, что сказала мама, я не понимала, что вообще творится. Конечно, никуда уезжать из собственной квартиры я не планировала. Во-первых, потому что здесь был мой дом. Во-вторых, по закону она была наполовину моей. Да, оформлена на мужа, но в случае развода я получила бы половину, ибо брачного контракта с Ланским не заключала. Да и родители помогли нам с покупкой, выделив на нее весьма внушительную сумму.
А Глеб переезжает к Римме и Вымени.
Мои брови поползли наверх. Что имела в виду мама, я не поняла. Однако она, вдруг разом успокоившись и даже сникнув, вздохнула и пояснила:
Я была у сватьи. И видела там твоего мужа с какой-то женщиной.
Возникло ощущение, будто мне в грудь вогнали ледяную иглу размером со шпиль останкинской телебашни. Стало больно. Там, где сердце. Глеб действительно мне изменил, а я, как дура, все подспудно не верила в сказанные мужем убивающие слова.
С какой-то женщиной? выдавила из себя и схватилась за первую попавшуюся поверхность, оказавшуюся журнальным столиком.
Оленька, господи прости ты меня.
Она бросилась ко мне, помогла добрести до кровати, на краю которой мы и устроились. Мне казалось, что внутри в этот момент растекается что-то схожее с выжженной пустыней. Я верила безоговорочно в то, что мне сказала мама. Просто не было повода начать сомневаться, допытываться, искать правду. У Глеба действительно была другая.
За что простить? подняла я взгляд на мать.
Она сначала отшатнулась. Видимо, по моим глазам было ясно, что именно владеет мною в данный момент.
За то, что вывалила на тебя все вот так.
Я закусила нижнюю губу. До боли, чтобы отрезвиться. И, взяв себя в руки, велела:
Расскажи все. Я должна понимать, с чем имею дело.
Держалась из последних сил, но именно они мне и были нужны для того, чтобы продолжать жить дальше.
История, прозвучавшая из уст матери, вышла короткой. Она старалась преподнести мне все легко, даже со смехом, однако мне было не до веселья. И Глеб, и та, которую мама обозвала гордым именем Вымя, и даже болонка Лулу, что порой казалась мне гораздо более значимой для свекрови, чем окружавшие ее близкие люди, все это было таким гомерическим. Не относящимся к моей жизни.