Юлия Кумбашева. «Божьи твари»
А они ведь умеют тоже
Плакать, ждать, грустить без причины
Бессловесные твари Божьи,
Те, которых мы приручили.
Наш порядок людской нарушив,
Не дают нам впадать в уныние
Бессловесные Божьи души
Бессловесные. Не немые.
Выразительней слов их лица,
Их носы, их хвосты и лапы:
Не дают ни скучать, ни злиться,
Заставляют любить и плакать.
Поселившись в домах и в душах,
В нашей суетности и угаре,
Лишь они и умеют слушать,
Беззащитные Божьи твари.
Не слукавят; и днём и ночью
Будут преданно ждать. Утешат.
Жаль, что жизни их чуть короче
Человечьих. Но и безгрешней.
И никто у нас не отнимет
Ни любви их, ни постоянства.
Мы лежим на ковре в обнимку,
Я и кот посреди пространства,
И мурашки бегут по коже
Ведь почти что неотличимы
От людей эти твари Божьи,
Те, которые нас приручили.
Елена Курина. «Тоска по другу»
Мой милый пес, ты мне опять приснился
Пришла с работы, ты меня встречал.
Большой и сильный, как щенок резвился
И голову под руку подставлял.
А я тебя ласкала и смеялась,
От счастья жмурясь, позабыв дела,
И за тобою по двору гонялась,
Как будто бы догнать тебя могла.
А ты наскакивал, ловил зубами руку
И снова гладить и трепать просил.
Проснусь и снова вспомню я разлуку.
Кто сделал это? Друга отравил
Ты дома был один и умер в муках,
Как это больно одиноко ты ушел.
Страшнее даже, чем сама разлука,
Знать, что искал меня и не нашел.
Большой и сильный, ты и кошки не обидел,
Лишь за своих готов был рваться в бой,
Хотя с щенячества добра немного видел,
Не избалован был собачьею судьбой.
Чего-то при рожденьи испугавшись,
Ушла, тебя забывши, сука-мать,
И ты лежал в траве, один оставшись,
Едва тебя заставили дышать.
Когда окреп, хозяин тебя продал,
Ведь ты породистый, красавец-азиат,
Но в нелюбви прошли почти полгода,
И вот тогда заледенел твой взгляд.
У нас уже подростком появился,
Я помню этот твой колючий взгляд.
Но постепенно он преобразился.
Растаял. Лучше слов глаза все говорят.
Яд за забор бросающий, ответь мне,
Ты кем себя, убогий, возомнил?
Я верю справедливость есть на свете,
И бумеранг уже ты запустил.
Софья Лейзенберг. «В сторожке»
Ухает филин за дальней опушкой.
В старой сторожке спят:
Тапки с побитой молью опушкой,
Парочка рыжих котят.
Спит умывальник. Вздыхает устало
В ветхом комоде моль.
Спят две подушки и одеяло,
Дремлет в солонке соль.
Только не спится Полкану у двери:
В лес бы сейчас, но Степан
Умер намедни. Ходили на зверя,
Он угодил в капкан.
Зимняя вьюга следы заметала,
И не хватило сил.
Там среди снега Степана не стало
Ну, а Полкан завыл.
Нет, он не бросил друга без «боя»,
Щёки лизал и нос,
Он прикрывал Степана собою
Но победил мороз.
Их отыскали у Гиблой речки,
Полуживой Полкан
Ну, а сегодня огарок свечки,
Хлебом прикрыт стакан.
Похоронили. Разъехались разом.
Прохор, Степана сын,
Вдруг повзрослел, за мгновение, сразу.
И осознал один.
Тихо в сторожке, Полкану не спится,
Где там Степан сейчас?
Филин всё ухает, глупая птица.
Болью слеза из глаз.
Наталия Литвиненко. «Самые ближайшие на тверди земной»
Самые ближайшие на тверди земной
Существа притулились у моего бочка.
Кот и кошка спят. А кот малой
Даже похрапывает слегка.
Из тех кирпичей, что порой за душой,
Как построить стену она подопрет облака
Но они мне верят. А кот малой
Даже похрапывает слегка.
На условном фото эпохи большой
Далеко не первая у меня строка.
Безразлично кошке. А кот малой
Даже похрапывает слегка.
Светлана Луцак. «Два одиночества»
Щенок скулил так жалобно и тонко,
От страха вжавшись в тёмный уголок,
Ушли куда-то мама и сестрёнка,
Хотел он с ними, но догнать не смог.
Теперь один в заброшенном подвале
Рос потихоньку круглым сиротой,
Из лужи пил, и ел, что подавали,
А иногда желудок был пустой.
Во снах он видел яркую лужайку,
Хозяин добрый, косточка в обед.
Ему для всех любви своей не жалко,
А для него пинки и ругань вслед.
Но как-то возле новогодней ёлки
Дал незнакомец вкусный пирожок,
Погладил ласково по грязной холке
И произнёс: «Пойдём ко мне, Дружок!
Живу один, совсем один в квартире,
Тоскливо по ночам, хоть волком вой,
И нет родных в огромном этом мире.
Зато теперь я встретился с тобой».