Когда они приносили ему еду, меняли простыни и наволочки или сопровождали в библиотеку, глаза у них были как у сторожевых псов. – После отъезда Эрнчестера квартиру его жены обыскали по твоему приказу?
– Я велел Кароли уничтожить ее, – коротко сказал Бей. Его оранжевые глаза холодно мерцали. – Вся его сила в этой женщине. Не нужно быть колдуном или чтецом чужих мыслей – подчас достаточно простого разговора. Он провел здесь, будучи живым, восемнадцать месяцев, и не было дня, чтобы он не вспоминал о ней, не было ночи, чтобы она ему не снилась! Когда я услышал, что они оба стали бессмертными, я подумал, что Мастер Лондона совершает большую глупость. Она имеет над мужем огромную власть.
– То есть Кароли тебе не подчинился?
– Глупый мадьяр решил, что способен пренебречь целями бессмертного! – Левая рука Бея ласкала обтянутую шелком рукоять серебряной алебарды. Очевидно, древко было из осины – для такого старого вампира, как Олюмсиз-бей, нескольких слоев шелка вполне хватало, чтобы не обжечься. На шее у Мастера Константинополя висел кинжал в ножнах – видимо, тоже серебряный. – Это она освободила его в Вене и убила тех, кто был к нему приставлен?
Эшер покачал головой:
– Это сделали венские вампиры. Кароли приводил жертвы для Эрнчестера.
– Дурак! – Бей гневно отвернулся. Его тощее тело, казалось, лишено мускулов, волосы на груди и руках отливали прозрачной рыжиной. На бледной коже капельками оседал пар. – Человечишко решил поступить по собственному усмотрению вместо того, чтобы выполнить мой приказ, смысл которого ему не понять. Да и тебе тоже, – добавил он, оборачиваясь.
– Зачем ты тогда имеешь с ним дело?
– Глуп тот, кто отбрасывает бревно во время кораблекрушения, Шехерезада. Он самонадеян, думая, что я выполню хоть один приказ его христианского императора. Но в трудные времена необходим союзник.
– А времена – трудны? – быстро спросил Эшер. – Вот почему ты так упорно охотишься за леди Эрнчестер? Не только ради власти над графом, но еще и ради того, чтобы вырвать ее из рук Кароли? Но он выйдет на твоих птенцов, если уже не вышел.
Пар всколыхнулся. Расшитая кожаная занавеска, закрывающая вход в парную, отдернулась. На пороге стоял Саид, голова его – бритая, как у Бея, – блестела испариной.
– К тебе пришли, Господин. Миканик. – За исключением последнего (персидского) слова всю фразу он произнес по-турецки. Это была самая длинная тирада, какую Эшер когда-либо от него слышал.
– Надеюсь, ты простишь меня. – Мастер Константинополя низко поклонился, двинулся к занавеске, оглянулся. – Не связывайся с моими детьми, Шехерезада, – сказал он, и Эшеру показалось, что на него смотрит гигантский муравей из своей янтарной тюрьмы. – Это неблагоразумно. Не доверяй им. Они много чего тебе наобещают удачный побег, безопасность, даже поцелуй, дарующий вечную жизнь. Но это ложь. Они все предатели. Они завидуют друг другу, завидуют власти, которой кто-то из них якобы владеет, а больше всего они завидуют мне. Но Мастер этого города – я. И города, и всего, что в нем есть. – Бей поднял свое серебряное оружие, отсветы жаровни скользнули по лезвию. – А менее всего интересуйся Эрнчестером. Ничего, кроме смерти, это тебе не принесет.
Когда он вышел, Эшер вновь распростерся на мраморном столе, с наслаждением огладив повязку на ребрах, только что смененную Мустафой. Ножевая рана заживала быстро. И пока банщик разминал ему мышцы и выворачивал суставы, Эшер вытянул правую руку и принялся рассматривать ее в тусклом красном свете.
От кисти и почти до локтя тянулись страшные шрамы, оставленные парижскими вампирами. Рядом чернели свежие синяки – следы пальцев, ухвативших его сегодня в темноте.