Она понимала, что это что-то важное. – Скажи мне.
Берест поднял брови.
– Да как же это объяснить? У людей есть мать и отец. А мать и отец – это и есть жена и муж друг для друга.
– Мать, отец… – повторила Ирица. – Они кто?
– Постой… Ведь ты как-то родилась на свет? – ласково спросил Берест, как спрашивают, пытаясь вразумить, ребенка.
– Я не родилась. Я в роще из травы появилась, когда был самый длинный день в году. Моя трава – ирица, ты же сам меня назвал ее именем.
– Как это – появилась?
– Как туман над травой.
Берест покачал головой:
– Вот диво! – и в раздумье взялся за свой обросший подбородок. – Ты же не дух… вон и руки у тебя теплые, и ленту ты себе в волосы вплела, как наши девушки. Травинка ты лесная…
Ирица улыбнулась, потрогала свои почти совсем белые волосы:
– Травинка зеленая, а я… такой трава бывает, когда летом на солнце выгорит.
Берест пошел к ручью умыться, а потом стал помогать Ирице собирать ягоды. Она нашла куст ежевики. После своего мгновенного выздоровления Берест был голоден. Он нетерпеливо срывал ежевику, царапая шипами руки. В его огрубевших пальцах ягоды мялись, пачкая ладони лиловым и красным соком. И когда они с Ирицей сложили свои ягоды вместе, то с первого взгляда было видно, где сорванные им, а где – ею. Ее ежевика была целой, а его – мятой, и она набрала больше.
Берест отрезал по ломтю хлеба, остальное снова завернул в лопухи. Ирица отломила кусочек. Человеческая еда казалась теплой и давала силы. Она съела горсть ежевики и стала смотреть, как ест Берест. Тот в мгновение ока покончил со своей долей и нахмурился, оставшись голодным. Лесовица молча протянула ему свой едва надломленный хлеб.
Берест отвел ее руку:
– Нет, Ирица, я теперь здоров. Хватит уже со мной нянчиться.
– Мне не надо больше есть, – ответила Ирица. – А тебе надо. Потому что ты… – она подыскивала слова, чтобы ему объяснить, – как большой зверь.
– Какой зверь? – улыбнулся Берест.
Ирица ответила:
– Лесной тур, – и улыбнулась в ответ, вспомнив быстрого, грозного и красивого зверя.
После еды Берест до самого полудня упрямо колотил камнем по сочленению кандального браслета на своей руке. Он уже и боли в запястье не чувствовал, рука стала как чужая. Останавливаясь передохнуть, он говорил:
– Есть одно дело, Ирица… В каменоломнях я своему товарищу слово дал. Надо выполнять. Его зовут Хассем. Может, видела, черный такой?
Ирица сидела рядом и молча наблюдала за его усилиями. Если бы полным сочувствия взглядом можно было помочь делу, браслет давно бы уже был сбит.
Услышав о Хассеме, она встрепенулась.
– Да, Вороненок…
В очередной раз дав рукам отдохнуть, Берест хмыкнул:
– Вороненок? А, похож!.. Он, может, тебе не понравился? – насторожился Берест. – Это зря. Он только с виду сердитый, твой Вороненок:
– Нет, мне показалось, он грустный. Не сердитый. Ты сказал, «товарищ». Это что?
– Ну… – Берест стиснул зубы и несколько раз успел садануть камнем по своему браслету, прежде чем придумал, как объяснить. – Как брат, только брата не выбираешь, а товарища, наоборот, ищешь и выбираешь среди всех.
Он сбил браслет с левой руки, поморщился, глядя на ссаженное в кровь запястье, и стал осторожно разминать пальцы.
– Сперва мы с Хассемом работали вместе. Знаешь, когда глыбу базальта выволокут наверх, ее там распиливают, чтобы она стала ровной плитой. Я и другой пильщик вдвоем пилили, а Хассем еще молодой для такой работы, он песок под пилу должен был сыпать. Правда, разговаривать нам было нельзя, а то быстро кнутом полоснут. Но все равно, все-таки вместе. А когда я первый раз пытался бежать и меня взяли, то мне бы совсем конец, если бы не Хассем.
Берест замолчал и задумался.