Берест коснулся его рукой:
– Это ты?!
– Я. Раньше железо мешало, а теперь нет, – ответила лесовица. – Больше не будет больно.
* * *
Взошла луна, по траве скользили причудливые тени сплетенных веток – их едва качал слабый ветер. Ночь была такой тихой, что слышался даже звон ручья неподалеку. Земля медленно отдавала тепло, стоял запах нагретых за день солнцем трав и хвои. Берест прислонился к стволу сосны, слегка запрокинув голову. Он дышал глубоко, отдыхая от пережитой боли. Рядом с Берестом замерла лесовица – ее волосы при луне казались белыми, как холст ее платья. Чудилось, что она – неподвижный столбик тумана, вставшего в ночном лесу над травой, только в глазах отражалось неяркое пламя костерка.
– Тебе нужно спать, и ты выздоровеешь, – сказала Ирица. – Я знаю.
Она хотела помочь Бересту лечь, но тот вдруг порывистым движением то ли обнял ее, то ли сам прижался к ней, опустив голову ей на плечо.
– Сколько же у тебя хлопот со мной, милая. Выходит, ты и погоню сбила со следу?
Ирица на миг замерла, а потом сама обняла Береста, провела рукой по влажным от росы волосам…
– И погоню, – подтвердила она. – Я стала на твой след, и свора тебя не почуяла…
Скоро Берест уснул, очень глубоко. Ирица никогда не спала всю ночь, как люди. Она сидела около Береста и пыталась понять, чем он, человек, отличается от нее, лесовицы, и от ее братьев-дубровников. Они не дают друг другу имена, а он дал ей имя. И у него самого есть имя. Как это – быть человеком? Она уже научилась говорить словами. Это получилось почти что само собой.
Ирица всматривалась в лицо спящего человека и прислушивалась к его снам. В них все было спокойно. Он выздоровел. Под самое утро Ирица легла рядом с Берестом, положив голову ему на грудь. Он спал так крепко, что ничего не почувствовал.
Вместе с солнцем Ирица проснулась. Она пошла к ручью, у истока которого образовалось небольшое озерцо, скорее, яма, наполненная водой. Прихватив взятую в человеческом доме ленту, она спустилась к яме и заглянула в воду. Платье, которое Ирица сшила себе зимой, было изрядно потрепано, да и подол она разорвала, чтобы перевязать Бересту рану, а ткать и шить новое прямо сейчас было негде. Ирица взяла ленту и обвязала вокруг лба, как делают человеческие женщины. Некоторое время лесовица внимательно смотрела на свое отражение: лучше с лентой, чем без нее, или хуже? И так и так было хорошо. Наконец она решила: раз человеческие женщины носят ленты, значит, с лентой она будет больше нравиться Бересту. Ирица поспешила обратно к месту ночевки. Возвращаясь, она почувствовала, что тянет дымком. Берест проснулся и раздул костер.
– Вот ты где! – окликнул он, увидав Ирицу. – Ты к ручью ходила?
Берест широко улыбнулся, не в силах скрыть радости от того, что рука его снова слушается, а лихорадка прекратилась. Его радость передалась Ирице. Она поймала себя на том, что улыбается так же широко, глядя на Береста во все глаза.
– Ну вот, ты совсем здоров… Тебе ночью не было холодно?
– Не помню. Ничего не помню! – засмеялся Берест. – Спал как убитый.
– Я ходила к озеру посмотреть на себя, – она показала на ленту. – А где хлеб?.. Я еще ягод наберу.
Ирица поискала взглядом завернутую в лопухи половину каравая. Берест постоял молча, как будто в коротком, но глубоком раздумье. Затем он сделал то, чего лесовица никак не ожидала – быстро подошел к ней, взял за руки и сказал:
– Ирица, а пойдешь за меня замуж? Я незлой человек, всегда буду с тобой по-хорошему. А?
Ирица не поняла. Не отнимая рук, спросила:
– Я знаю, что ты незлой. А что значит «пойти за тебя замуж»?
Берест сперва только приоткрыл рот, а потом рассмеялся снова:
– Что за чудо ты лесное? Не дитё ведь, должна знать.
– Должна знать, а не знаю, – твердо сказала Ирица.