Ты сказал, хранителей мало. Я готова была расспрашивать о чем угодно, лишь бы не молчать и не думать. А сколько вас нас?
Три дюжины в столице точнее, приписаны к столичному отделению ордена, так-то они мотаются по всей стране. Здесь дюжина, но большая часть тоже патрулирует окрестности вместе с солдатами. В самом замке сейчас четверо, вместе со мной. То есть теперь пятеро.
Дюжина. тринадцать хранителей на весь удел?
На три верховных удела. Еще земли Мортейнов и Стенли.
И как?
Пока справляемся. Есть же еще гарнизон.
Но
Магистр подался вперед.
Ты спрашивала, какова цена. Посвящение хранителей переживает один из пяти. Как думаешь, много найдется добровольцев при таком раскладе? Орден всегда молчал об этом, но я не скрываю. Как не скрываю и то, что умереть в своей постели вряд ли получится.
А что, отставка у вас не дозволяется?
Он наклонил набок голову, глядя на меня с ухмылкой.
Уже хочешь подать прошение?
А что, так можно? в тон ему поинтересовалась я.
Можешь попробовать. Я, признаться, сам не знаю, как поступлю.
Я дала обет, ровным голосом произнесла я. Эйдо не нарушают своих клятв.
При этих словах лицо магистра дернулось, но он ничего не сказал. Я продолжала:
Если ты уже жалеешь о своем решении можешь прогнать меня сам. Или убить.
Он ответил не сразу. Смерил тяжелым холодным взглядом, под которым я словно увидела себя со стороны встрепанную, перепуганную, вцепившуюся в старую куклу. Я положила Леди Изольду на кровать, выпрямила спину, вздернула подбородок. Я не перепуганный ребенок. Я леди этих земель. И мой долг заботиться о них и защищать. В том числе и от чумных. И если для этого нужно стать хранителем, значит, так тому и быть. А когда чумных не станет тогда и буду думать, что и как.
Не прогоню, произнес, наконец, магистр. Как я уже сказал, хорошие бойцы на дороге не валяются.
Набрал же ты для столичного отделения
Это люди, которые подцепили проклятье, защищая город. Те, кто пережил посвящение, перед тем согласившись верной службой отплатить ордену за спасенную жизнь. Здесь я пока что не вижу очереди из желающих.
Но ты же согласился? Значит, и другие найдутся Или тебе не сказали?
Он улыбнулся одним углом рта.
Меня и не спрашивали.
Он поднялся, и комната разом показалась маленькой.
Уже далеко заполночь, Роза.
Ничего себе! Это я, получается, почти сутки провалялась?
Отдохни до утра. Возможно, день будет долгим.
Дверь закрылась без звука, оставив меня в темноте только лунный свет лился сквозь стекло, светлячок Ричарда улетел вслед за ним. Я снова зажгла свет, поднялась с кровати, сделала несколько шагов, неуверенных, точно заново проверяя свое тело. Кажется, ничего не изменилось. Разве что исчезла чернота под кожей. И в то же время изменилось все.
Взгляд упал на плюшевого зайца. Я взяла его в руки заяц таращился на меня глазами-пуговицами, одно ухо торчало, другое повисло. На макушке, между ушами, серела пыль. Я машинально стерла ее пальцем, а потом, заорав во все горло, швырнула игрушку в стену. Рухнула на колени, скрючилась на полу, рыдая, не в силах остановиться, пока не заснула, устав от слез.
***
Ричард
Прикрыв за собой дверь, Ричард прислонился к стене, закрыв глаза и запрокинув голову. День был долгим, и он устал, как собака. Замок спал, только караульные бдели на этажах. Можно позволить себе миг слабости.
Двадцать один год, а он чувствует себя глубоким стариком рядом с девушкой, вцепившейся в потертую куклу.
Цветик. Дома ее звали Цветик. Рик звал ее Репейник еще с тех пор, когда она, малявка, хвостиком таскалась за старшим братом и за ним самим, когда их семьи приезжали друг к другу погостить. Это случалось нередко ведь ехать недалеко, всего-то четыре часа хорошей рысью.
Он смотрел на девушку и пытался вспомнить, как же она выглядела девчонкой. В памяти всплывали какие-то мелочи. Вечные царапины на лице и руках, одежда на ней так и горела: то на дерево залезет маленькая разбойница, то на забор взгромоздится. Встрепанные волосы они, похоже, так и не научились лежать послушно. А лицо стерлось из памяти. Слишком сильно старался забыть.
Рик ведь в самом деле был в нее влюблен со всем пылом первой мальчишеской страсти. Ей это льстило настоящий кавалер, как у взрослых. Может быть, она даже увлеклась совсем немного, письма перестали приходить очень скоро. Сейчас даже вспоминать смешно на что он надеялся, в самом деле? Что двенадцатилетняя девочка будет помнить о нем и хранить ему верность следующие шесть лет половину от прожитой жизни? Тогда он почти возненавидел ее.