При этом Чехов профанировал только любимые мысли другие того не стоят. О труде у него говорят бездельники, о знаниях невежды, о будущем неудачники, и только чеховские врачи, разочаровавшиеся в попытке понять человеческое устройство, никогда не рассуждают и понимают всё буквально:
Чебутыкин: Нашу жизнь назовут высокой, но люди всё же низенькие. Глядите, какой я низенький.
Неудивительно, что в трагическом чеховском театре столько смеются. Вся пьеса диалог из плохо пригнанных частей. Комический эффект признак смущения от несовпадения нас с нашей речью. Это неизбежно, ибо в театре все врут. Но в жизни тем более от безвыходности. Мы ведь говорим не то, что думаем, не то, что чувствуем, а то, что можем, а этого отнюдь недостаточно, но делать нечего, и в пьесах Чехова царит сплошное вместо. Чтобы не сказать важного или страшного, говорят лишнее или бессмысленное, как в домино: пусто-пусто.
Примирившись с несовершенством языка, Чехов презирал самонадеянность речи, видел тщету афоризмов и беспощадно истреблял их. Он показал, что сила слов в их слабости. Те, кого Чехов любит, не терпят разговоров. Но сколько можно молчать на сцене? Отсюда А, должно быть, в этой самой Африке теперь жарища из Дяди Вани.