Тигрёнок поднялся на гору. Впереди, далеко за высоким бревенчатым забором, лежал город: разбросанные, как хлебные крошки, дома с этими антеннами и проводами. В высоких каменных домах жили кинокефалы и феликефалы двуногие, прямоходящие собачьи и кошачьи, в ус не дующие ни о какой искре. И дуть они никогда не будут, потому что искра одна из бенгардийских тайн, и знать о ней чужакам не положено. А кинокефалы и феликефалы были для бенгардийцев как раз чужаками. Поэтому бенгардийцам запрещалось покидать деревню и тем более показываться в городе. И если какой-нибудь чужак вздумал бы сунуть свой нос в Бенгардию, умудрившись пробраться по тропкам, которые ещё не прибрал себе Малахитовый лес, миновав стену, которую чужаки сами же и прозвали «валом» кусочек бушующего моря, нарисованный малахитовой краской, этаким заменителем искры, искра для бесталанных бездарей, а стену стережёт какой-то там отряд, вроде нашей королевской стражи, только про тот отряд ходили нехорошие слухи А о нашей королевской страже слушки не гуляют. Потому что кроме нас, бенгардийцев, о ней никому невдомёк! Короче, если чужак сунется в нашу Бенгардию, через ворота он всё одно не пройдёт, потому что ключ от ворот есть только у истинного бенгардийца, и ключ этот заветное слово, слово-ключ.
Усевшись поудобнее, Ананд взялся рыть лунки в земле, и в каждую лунку бросал по зубику, припорашивал лунки землёй, сооружая невысокие холмики, а холмики прихлопывал лапой. После чего закрыл глаза, и начались чудеса. Все звуки для него вдруг исчезли: смолк трубный глас дворцовых рогов, закончили песню птицы, перестали греметь стрекозы. Ананд больше не чувствовал холодную землю под лапами, и лишь у его замирающего сердца медленно разрасталось в груди тепло.
Ананд открыл глаза все чувства постепенно возвращались к нему, будто бы он пробудился ото сна. На его мордашке расцвела улыбка, а в лунках расцвели прекрасные цветы эдельвейсы. Каждый их лепесток был похож на львиный пальчик, такой же пушистый, белый, а на стеблях пушок. Цветы были как настоящие, как будто сошли с картины, но среди подлинных трав и цветов эдельвейсы Ананда смотрелись чуждо: представьте себе фотографию, на которую прилепили детский рисунок. Тем не менее Ананд остался доволен, хоть он и сильно устал от своего творчества. Но счастливая улыбка скоро сошла с его мордашки, едва он услышал за спиной противный голос:
Так, так, так, чем это тут у нас занимается Ананд? Цветочки выращивает?
Голос принадлежал Акилу.
Да, я вырастил эти цветы из молочных зубов одной искрой, вам-то какое дело! ответил Ананд.
Братья переглянулись, и на их хитрых мордах уже была наготове желчная усмешка.
А разве Маниша не говорила, что вам нельзя без её ведома создавать ничего живого? спросил Фар. Фар во всём слушался старшего брата, был сообразительным и, если бы не брат, из него бы, несомненно, получился добропорядочный бенгардиец. Вот ты и попался, Ананд, теперь ты будешь делать всё, что мы тебе скажем, а не то!..
А не то что? уверенно и нагло спросил Ананд.
Не то мы всё расскажем Манише! опешил от такой дерзости Фар, отчего его угроза прозвучала не слишком убедительно, и он прибавил, уже скалясь: И твоему отцу тоже. Что с тобой сделает папочка, когда узнает, что его паинька-сынок, беленький и пушистенький, нарушил закон Бенгардии?
Страх стать нарушителем бенгардийских законов разжёг в тигрёнке ненависть, а страх быть наказанным ненависть погасил. И, обречённо вздохнув, Ананд невозмутимо спросил:
И что вы от меня хотите?
Братья снова переглянулись явно замышляющими очередную пакость взглядами.
Мы здесь не от скуки по горам лазали, начал Акил. Мы ловили змей. Чтобы на занятии попугать девчонок. Завтра мы будем учиться ходить по канату над пропастью. Представь, какой крик поднимут девчонки, если канат вдруг окажется змеёй? Сможешь создать нам, ну скажем, удава? Но змей должен получиться правдоподобным. Как твои цветочки, махнул он головой на эдельвейсы. Иначе девчонки мигом раскроют обман. А мы желаем всласть повеселиться.
Удава? Живого удава? засомневался Ананд.
Ну не мёртвого же! рассердился Акил. Нам дохлятина ни к чему. Хотя нам любой сгодится. Но лучше живой!
Но удав животное, да ещё и змея, а все знают, что змеи очень хитрые. Мне же придётся поделиться с ним частичкой своей души, немаленькой такой частичкой, опустил глаза тигрёнок, и голос его сник.