Фатиме внесли в квартиру на руках помогли соседи и аккуратно положили на кровать. Женщина, как только расположилась на своей кровати, тут же отвернулась к стене. Похоже, что она не столько была утомлена дорогой, сколько сам переезд ей был не мил, и если б не появившаяся в результате болезни беспомощность, она вряд ли на него согласилась. А посему все дневное время Фатиме лежала с полузакрытыми глазами, не отвечала на обращённые к ней вопросы, стараясь всячески игнорировать Элиф, суетящуюся возле неё.
Фатиме часто постанывала, жаловалась на духоту в комнате и нехватку воздуха. Элиф сразу шла к балкону и распахивала настежь балконную дверь. Но больная тут же начинала жаловаться на сильный сквозняк. И причитать, что духоту создавали, конечно, чтобы ей нечем было дышать, и у неё участилось сердцебиение, и сердце выскочило из груди; сквозняк же устраивали специально, чтобы она простудилась, и к её букету болячек добавилось бы и воспаление лёгких. Тогда уж она точно никогда не поднимется с постели и не выздоровеет вовсе.
В еде у больной тоже были свои предпочтения, которые она объясняла своим нынешним состоянием: ела только специальным образом приготовленные тефтели- котлетки, что бы были они сделаны из нежирного мяса, и что бы специй в них было поменьше, но совсем без них нельзя вкуса нет. И это вовсе не капризы! Сами подумайте, разве может её беспомощный, ослабленный болезнью организм справиться с более грубой пищей? Поэтому только нежные тефтели, да протёртые чорбы-супы, определённой температуры, что бы и не горячие не обжечь бы пищевод и желудок, но и не холодные кому такое по вкусу придётся! стали её ежедневным меню.
Походы в туалет для Фатиме превратились в сложную процедуру: от постоянного лежания мышцы, заставляющие тело быть в тонусе, ослабли, и ноги отказывались её держать. Сухонькая Элиф со своими больными ногами не была надежной опорой для тучной Фатимы, да та и не хотела на Элиф опираться. Тогда на выручку к Элиф пришли специальные подгузники для лежачих больных, и она, с трудом перебирая ногами, скрепленными ненадежными артрозными коленями, шла, стараясь не отрывать стоп от пола, спешила к Фатиме. А та стонала и причитала, что вынуждена долго лежать в грязном, и никто не торопится ей помочь.
Но как только в доме появлялся Мехмет, днём часто засиживающийся с приятелями в кафе, где они обсуждали новости, пили чай и делали ставки на скачки, ситуация менялась. Фатиме разом утрачивала свою придирчивость и лежала тихо, со скорбным выражением лица, часто вздыхала, перемежая поверхностные вздохи с глубокими выдохами, такими глубокими, что иногда они больше походили на стоны.
Задумчивый Мехмет придвигал своё кресло ближе к кровати Фатиме, устраивался в нём поудобнее и тихо сидел рядом до того момента, когда из кухни появлялась Элиф, напоминая всем, что ужин уже готов. Во время их свиданий, почти безмолвных, Фатиме что-то тихо шептала Мехмету. Что именно, понять было невозможно: стоило Элиф приблизиться к ним, больная опять начинала громко постанывать, а Мехмет обеспокоенно поглядывать на Элиф.
Элиф тут же уходила. Она не хотела тревожить их неустойчивый покой в конце концов, именно в эти десять-тридцать минут она могла расслабиться: больная не донимала её своими жалобами.
Иногда к ним забегала Алия помочь по-соседски. И в который раз искренне удивлялась происходящему в доме Элиф. Но не задавала лишних вопросов, что само по себе весьма редкое, внезапно приключившееся с ней обстоятельство. А что тут, прикажете, спрашивать? Ситуация была совсем не ординарной: не каждый день и далеко не с каждым такое может приключиться. Поэтому даже сверх любознательная Алия задавала только два-три дежурных вопроса: «Как больная?», «Когда приедут за ней дети?» и «Как сама Элиф?» Последний вопрос в её устах звучал почти трагически. Получив на все свои вопросы весьма расплывчатые ответы: «как всегда», «скоро» и «хорошо» шла на кухню варить суп и готовить столь любимый Элиф кысыр*.
Сибель и Нильгюн уехали из летнего Стамбул к своим детям. С ними Элиф общалась только по телефону. Случались эти звонки не часто: все были заняты делами. Редкие и короткие телефонные разговоры сводились только к взаимным вопросам о самочувствии. Всё остальное оставляли «на потом», а именно на долгую беседу под платаном, когда все снова соберутся вместе.