Минуя колокол разбитый,
день воцарится домовитый
и зреющая тишина.
Бог это корень плодовитый,
чья суть видна.
* * *И маленькая смерть уже видна
при взгляде через голову порою,
но пусть она по-своему трудна,
мне смерть, я полагаю, не страшна;
еще есть время, и еще я строю,
и дольше розы кровь моя красна.
Мой дух глубокомысленней игры
с плодами, пусть плодов роднее нет;
я этот свет
без духа до поры.
А с ним,
как я, блуждающий монах сравним.
Напуганы явлением таким,
едва ли знают люди: в сотнях тысяч
останется он тем же и одним,
лишь виден иногда его рукав,
и желтая рука сквозит,
грозит,
как бы сутану кожи разорвав.
* * *Бог! Что Тебе моя кончина?
Я Твой кувшин. (Ты без кувшина?)
Твое вино (Прокисли вина?)
Я Твой надел, Твоя долина.
Во мне Себя Ты береги.
Я храм, куда Свои шаги
направишь Ты из дальней дали.
Одной из бархатных сандалий
спаду вот-вот с Твоей ноги.
И плащ Ты потеряешь Твой.
Для взора Твоего, похоже,
моя щека родное ложе;
других искать себе дороже.
И взору Твоему негоже
упасть на камни мостовой.
Вдруг без меня умрешь Ты, Боже?
* * *Ты в саже на печи соседом
Святой Руси слывешь давно,
а знать лишь времени дано;
Ты в хоре вечностей неведом,
и существо Твое темно.
Ты жалуешься, как в опале,
и вещи тяготишь Ты, Зов;
Ты слог, трепещущий в хорале,
чтоб раздаваться, как вначале,
и грянуть мощью голосов,
учить иначе не готов;
Ты не обласкан чередою
красот, и, значит, все равно
Тебе, хоть взыскан Ты страдою;
с Твоей мужицкой бородою
и в ходе вечностей темно.
Юному брату
Вчера в смятенье, мальчик, ты затих;
вся кровь твоя перечит заблужденью;
ты предпочел блаженство наслажденью;
для разных чувств ты строен, как жених;
стыдливость вот невеста среди них.
Для вожделенья ты среди желанных,
льнет нагота издалека нежней
средь бледных ликов на иконах странных
в мерцании чужих огней;
а сколько змей, соблазнов окаянных,
клубится в зарослях багряных,
там, в жилах, барабанный бой слышней.
Наедине с тобой твоя тревога;
своих же рук страшись ты, недотрога;
на помощь чудом волю призови,
и в сумерках, тогда, быть может, Бога
услышишь ты в темнеющей крови.
Юному брату
А ты молись, молись, как Тот велел,
Кто Сам смятение преодолел
и написал в достоинстве пречистом
в просторном храме, царственно лучистом,
строй образов, сияющих ассистом,
а красота с мечом, и с ней ты цел.
Ты учит Он Мой настоящий дух;
тебе внимаю бережно и строго;
в Моей крови, где шорохов так много,
томление; к томленью ты не глух.
Моя суровость, нежный пыл тая,
длит нашу жизнь в спасительной тени,
там, где впервые мы с тобой одни,
ты, страсть Моя;
твоя девичья стать
имеет свойство Мне напоминать
Мою соседку в блекнувшем хитоне;
со Мной ты говорил за Мной в погоне,
а благодать
Моя на дальнем склоне.
* * *В молчаньи тоже гимн возможен.
Мою с Тобой постигнув связь,
кажусь великим, но ничтожен
склоняющийся, возносясь.
Из преклоняющих колени
вещей Ты выделил меня.
Я, пастырь в мире отдалений,
степями в сторону селений
гоню стада на склоне дня.
За ними следом я весь век,
идущий гулкими мостами,
и лишь над потными хребтами
угадывается ночлег.
* * *Подобен страже неустанной
Твой голос, Бог, с моей осанной.
Ты создал мир и пробудил.
Ничто пылало жгучей раной;
ее Ты миром охладил.
Так исцеляемся и мы.
Пьют времена среди загадок
жар смертоносных лихорадок,
восстановив миропорядок
для нас в спокойном пульсе тьмы.
Ничто подобье простыни.
Собой прикрыли мы прорехи,
а Ты перерастаешь вехи,
сияя в собственной тени.
* * *Тихо накладывают руки
вне времени на города,
где нищета сулит разлуки,
где нет имен, и нет науки
именовать, но навсегда
имя Твое не просто звуки,
а благодатная страда.
Есть лишь молитвы, и собою
мы подтверждаем правду рук,
творящих с нашею резьбою
с мольбою нашей, с молотьбою,
с Твоей зиждительной борьбою