Самой заветной мечтой Елизаветы Андреевны было обеспечить блестящее будущее для их Томочки, которой к моменту переезда в Москву исполнилось пять лет. До ареста Николая Григорьевича она любила бывать в школе, где училась Тамара, и где неизменно выслушивала похвалы в адрес своей талантливой дочери.
Лишенная в юности возможности получить профессиональное образование, Елизавета считала своим долгом дать образование Тамаре, и непременно театральное. Уже с первого класса она внушала дочке мысль о единственно верном жизненном пути, сулящем почет, славу и материальные блага, пути на сцену драматического театра. Николай Григорьевич в редкие свободные вечера, когда они всей семьей подолгу засиживались за чаем, поддерживал жену в ее честолюбивых планах, но обязательно добавлял, что кем бы ни стала их дочь в будущем, главное, чтобы она оставалась добрым и честным человеком. Елизавета Андреевна при этом закатывала глаза, делала глубокий вдох и даже махала на мужа рукой, всем своим видом показывая несогласие с такой установкой, но вслух старалась не перечить мужу сказывалась закваска рабочей патриархальной семьи, в которой она выросла. В отсутствие же мужа она не раз поучала дочь, что карьеру невозможно делать без хитрости и без того, чтобы не расталкивать локтями коллег. «Думаешь, тебя кто-нибудь пожалеет? Как бы не так! Каждый сам за себя, поняла? Главное понравиться режиссеру, а уж каким способом, сама догадывайся».
Тамара росла спокойным и послушным ребенком. Учеба давалась легко, в школе ее любили и ставили в пример, а дурное и в том числе то, чему учила мать, не приставало, обходило стороной. Возможно, причина крылась в хорошей наследственности, полученной от отца. Девочка просто не воспринимала многословные и сумбурные наставления матери, но хранила в душе скупые, ясные, непритворные отцовские слова о самом главном, ради чего человек появляется на свет о служении людям, о том, что отдавать всегда лучше, чем только брать. Лучше и для души, и для ума, и для совести.