А, явилась невинная Додо, сказал Жюльен, рассеянно глянув на нее и продолжая рыться в книгах. Салют, старуха. Никогда бы не подумал, что Эйкенс может читать подобное дерьмо Ты к ней? Садись, она скоро будет,
Да нет, я, наверное, пойду, нерешительно сказала Беатрис, стоя в дверях. Просто хотела узнать
Насчет работы? Да ты заходи, садись! Что у тебя за идиотская манера держаться точно все время ждешь, что тебя изнасилуют, и еще не решила, как быть.
Придержите ваш проклятый язык, холодно посоветовала Беатрис по-английски. Французским она еще не овладела настолько, чтобы на нем ругаться, кроме того, ей всегда казалось, что именно по-английски можно с наибольшим эффектом обругать человека, оставаясь в рамках приличий.
Sorry, примирительно отозвался Жюльен. Разговор перешел на английский. Серьезно, Додо, в тебе ощущается глубокая неудовлетворенность
Беатрис присела на подлокотник кресла, держа руки в карманах куртки. Обижаться было бессмысленно.
Хочешь выкурить настоящую египетскую сигарету? спросил Жюльен. Чистый табак, без «травки»,
Нет, спасибо
Поэт с мечтательным видом поскреб в бороде. Одет он был в сандалии на босу ногу, синие, как и на Беатрис, джинсы и черный, несмотря на жару, шерстяной свитер.
Слушай, Додо, объявил он торжественно. Ты пришла очень кстати, сегодня большой день
Да? рассеянно откликнулась Беатрис. Кто-нибудь угощает?
Какие там угощенья, все сидят без сантима. Сегодня утром я закончил новую поэму! «Сублимация бессмертия», три с половиной тысячи стихов, а?
Поздравляю, сказала Беатрис. Она вспомнила вдруг, что, несмотря на почти четырехмесячное знакомство, еще не читала ни одной строчки, написанной Жюльеном. Кстати, Жюльен, ты дай мне почитать что-нибудь свое, из опубликованного.
Из опубликованного! Жюльен фыркнул. Кто я, по-твоему, такой, чтобы публиковать свои вещи? Я тебе не какой-нибудь слюнявый потаскун Клодель, чтобы писать стихи для развлечения буржуа!
Ты, разумеется, не Клодель, кивнула Беатрис. Но какой смысл работать, если не имеешь намерения печататься? Кто будет читать?
Во всяком случае, не ты, высокомерно бросил Жюльен, закуривая бережно извлеченную из кармана помятую сигарету. Не ты, не Клер и не те шлюхи, что каждый вечер прогуливают своих собачонок и своих любовников по авеню Луиз
Спасибо за Беатрис запнулась, подыскивая слово. За параллель. Ты, как всегда, страшно любезен.
А что до меня, то я никогда не гнался за дешевым успехом, продолжал Жюльен. С меня достаточно, если мои стихи поймут и оценят пятнадцать человек. А на остальное человечество мне наплевать! Я знаю, что гениален, и с меня этого достаточно!
Беатрис стало вдруг нестерпимо скучно и неуютно. Бедно обставленная комнатка Клары Эйкенс выходила окном на север, а Беатрис органически не переносила мест, лишенных солнца. Она поглубже забралась в кресло, поджав под себя ноги, и прикрыла глаза. Жюльен продолжал говорить что-то о поэтической школе неолеттристов, последователем которых являлся.
Ты что, спишь? спросил он вдруг, толкнув Беатрис.
Та отрицательно помотала головой.
Плохое настроение? продолжал он допытываться.
Беатрис пожала плечами и ничего не ответила.
Ладно, я тебе почитаю из своего, раз уж ты просила, сказал Жюльен. Хочешь послушать «Плач Калипсо»?
Беатрис кивнула. Жюльен почесал бороду, кашлянул и начал читать нараспев:
Зилькар аволи лизар бедор
Туси килаф оризис капита,
Коли сто абизор сулик
Эсталли зсталли казук
Невольно заинтересовавшись, Беатрис открыла глаза. Жюльен не сдержал довольной улыбки.
Здорово, а? Впрочем, не стоило читать тебе такие грустные стихи, раз ты не в настроении. Вот послушай, эти веселее:
Малана ова калемо
Мостри нале тутф тутф,
Аиди нале нале
А! О! И! Пан пан!4
На каком это языке? спросила Беатрис, подняв брови.
Ты просто маленькая идиотка, снисходительно ответил Жюльен. Я ведь тебе только что объяснил, что нам не нужно прибегать к помощи уже существующих языков, как это делают ублюдки-классицисты. Попутно замечу, что к ним я причисляю всех, от Ронсара до старой потаскухи Клоделя