Он положил трубку, вздохнул и спросил:
А Лев Иванович ничего знать не может?
Лев Иванович Погодите, погодите Вы правы Очень может быть. Сейчас я его приглашу, у него как раз «окно».
Лев Иванович оказался стариком с бородой, совершенно беззубым, с удивительными голубыми глазами. Они у него были пронзительные и чистые, как вода. Он сел напротив Рослякова и спросил директора:
Чем могу?..
Директор сказал смущенно:
Вот товарищ
Я из угрозыска.
Очень неприятно.
Росляков засмеялся:
Даже так?
Именно так Угрозыск в школе это всегда тревожно Что вас к нам привело?
Самсонов.
Леонид?
Да.
Что-нибудь по поводу собаки?
Нет. Он участвовал в вооруженном ограблении приходной кассы.
Лев Иванович поднялся. Секунду он стоял молча, а потом спросил:
Когда это было?
Позавчера в четыре.
Тут не может быть ошибки?
Нет. Мы ищем его. Вы ничего о нем не знаете?
Лев Иванович долго молчал, прежде чем ответить. Сегодня утром Ленька позвонил ему и сказал, что хочет прийти и поговорить. Лев Иванович назначил ему ровно на четыре. Ленька и раньше бывал у него, но всегда без звонка. Просто приходил, и старику не было скучно сидеть с ним вечера напролет. Парень был напичкан поэзией, и его стихи казались Льву Ивановичу талантливыми, совсем не школьными и не детскими.
Нет, ответил он наконец, я ничего о нем не знаю.
Самое худшее заключается в том, сказал Росляков, что парень украл у отца оружие. Он как волчонок сейчас.
Раскаяние и чистосердечное признание Добровольная отдача себя в руки властей это учитывается юрисдикцией или сие формальность? спросил Лев Иванович.
Учитывается, ответил Росляков, внимательно поглядев на учителя. Сие по новым временам не формальность, смею вас уверить
Ленька пришел к Льву Ивановичу ровно в четыре. Старик негромко крикнул из комнаты:
Ты ноги, пожалуйста, вытри, я сегодня натер пол!
Ленька стоял в коридоре большой коммунальной квартиры возле открытой двери Льва Ивановича. Он стоял, закрыв глаза, устало опустив руки вдоль тела, взъерошенный, осунувшийся и по-мальчишески еще нескладный. Несколько раз он собирался переступить порог, но каждый раз что-то удерживало его, и сердце гулко падало в груди, а кровь приливала к голове и щекам. Потом он вошел и сказал:
Здравствуйте, Лев Иванович.
Здравствуй, Леонид. Садись.
Спасибо. Постою. В ногах правда.
Скверное настроение? спросил старик.
Скверное. Хорошее какое слово «скверное». Почему-то оно уходит из устной речи.
Век требует более резких определений, да? «Дрянное» это, по-видимому, точнее?
В моем положении да.
А что случилось?
Да ничего особенного Так, глупость
У нас сейчас с тобой идет разговор по принципу: язык дан человеку для того, чтобы скрывать свои мысли, не так ли?
Вроде бы
Жаль. Надо быть всегда искренним. Как Достоевский. По-моему, он самый искренний человек из всех искренних.
Он был жестоким.
Есть жестокость и жестокость. Важно, на чем она зиждется.
Можно ли оправдывать жестокость, Лев Иванович?
Можно. Восторгаются ведь Желябовым, Перовской и Кибальчичем, которые убили императора Александра Второго, а ведь он, по отзывам некоторых современников, был, я бы сказал, обаятельным человеком. Понимаешь? Жестокость Желябова была жестокостью правды во имя доброты.
А жестокость по отношению к человеку, совершившему глупость?
Какую глупость?
Просто глупость. Обыкновенную глупость.
Видишь ли, человек, совершающий обыкновенные глупости, либо психически нездоров, либо предельно эгоцентричен. По-видимому, надо очень четко и честно определять людские поступки, и тогда то, что нам кажется глупостью, может на поверку оказаться либо преступлением, либо узкомыслием. Узкомыслие в больших вопросах также преступно. И в общегосударственных, и в человеческих.
А если преступление рождено глупостью?
Оно так же ужасно, как и рожденное умом. Тут разница только в степени жестокости. Кстати, иной раз преступление, продиктованное глупостью, бывает более жестоким, нежели рожденное умом. И то и другое должно быть наказуемо.
Но преступление не принесло никому никакого вреда.
Так не бывает. Преступление, даже не совершенное, а задуманное, уже породило преступника.