Молчи. Ты только молчи и меня не беси, понял? «Не пойду на преступление»! А кто у меня на кровати Милку изнасиловал? Кто? Ей пятнадцать, она несовершеннолетняя, это забыл? А кто со мной часы у пьяного старика в подъезде снял? Это забыл? А кто мне про ящики с водкой сказал? Это тоже забыл? А кто таксиста ключом по голове бил? Я? Или ты? Номер-то я помню: ММТ 9820! Девятый парк, восьмая колонна, мальчик! Он тебя узнает, обрадуется! На мои деньги пить, жрать и с бабами шустрить ты мастак, да? Пошел вон отсюда! Ну!
Что ты взъелся? Я про тебя тоже знаю
Я сам про себя ничего не знаю. Давай греби отсюда, греби.
Дай пожрать-то.
Не будет тебе здесь жратвы.
Мне ехать не на чем.
Пешком топай. Или динамо крути это твоя специальность.
Погоди, Саш, давай по-душевному лучше поговорим. Ты сразу не кипятись только. Ты мне объясни все толком.
«Толком» Я больше тебя жить хочу, понял? Я глупость не сделаю, не думай. Я семь раз взвешу, один раз отрежу. И если тебя зову, так будь спокоен значит, все у меня проверено, значит, все как надо будет. Люди трусы. Видят, как жулик в карман лезет, отвернутся, потому что за свою шкуру дрожат. А если пистолет в рыло он потечет вовсе, понял? Сколько надо, чтобы взять деньги? Две минуты. И машина у подъезда. С другим номером. Двадцать тысяч на четверых. Шоферу кусок, и нам по пятерке.
А остальные куда? быстро подсчитав, спросил Чита.
В дом ребенка, ответил Сударь и засмеялся.
Он продолжал смеяться и тогда, когда ушли Надя и Чита. Смеясь, он подошел к тумбочке, на которой стоял телевизор, открыл дверцы и достал наркотик. После этого он еще несколько минут смеялся, а потом, тяжело вздохнув, лег на тахту и закрыл глаза. Полежав минуты три с закрытыми глазами, он сел к телефону и стал ждать звонка. Ровно в семь к нему позвонили. Перед тем как снять трубку, Сударь вытер вспотевшие ладони о лацкан пиджака и внимательно их осмотрел. Ладони были неестественного цвета.
«Завтра к гомеопату пойду, подумал Сударь, пусть пилюли пропишет».
Сударь снял трубку.
Сань? спросил глуховатый сильный голос. Это ты, что ль?
Да.
Ну здравствуй. Как чувствуешь себя? Товар ничего?
Марафет, что ли?
Ишь пижон-то. Наркотик марафетом называешь Смотри только слишком не шали.
Я знаю норму, Прохор.
Меня повидать не надо еще тебе, а? Не стыдно, а? Если стыдно ты скажи, я пойму, я добрый. Это вы, молодежь, стыд забыли, а мы, старики, совестливые.
Сударь засмеялся и сказал:
Стыдно.
Гуще смейся, а то, слышится мне, притворяешься ты вроде.
Честно.
Ну тогда хорошо, миленький, тогда я не волнуюся
Не волнуйся.
У меня за тебя по утрам сердце болит, Сань, все думаю про тебя, думаю Жалею я тебя
Пожалел волк кобылу
Ну а когда повидаемся-то, Сань? тоненько посмеявшись словам Сударя, спросил Прохор.
Завтра. В девять. У «Форума».
А это чего такое, «Форум»-то?
Кино.
А А я думал, кинотеатр
Сударь сказал:
Шутник ты, Прохор, и положил трубку.
Назавтра в девять вечера Прохор передал Сударю еще два грамма наркотика и «дал наводку» на скупку по Средне-Самсоньевскому переулку. В тот же вечер Сударь поехал к шоферу Виктору Ганкину, вызвал его тонким свистом и условился о встрече. А потом, купив в магазине две бутылки коньяку, отправился к Чите.
После первого грабежа Чита домой не возвращался, ночуя то у Нади, то у Сударя.
Третьи сутки
По улице ГорькогоВ кабинете у Садчикова Валя Росляков громил кибернетику, взывая к самым высоким идеалам гуманизма и человеколюбия.
Она сделает мир шахматной доской, эта проклятая кибернетика! Она превратила людей в роботов!
Ты с чего это? поинтересовался Костенко. Снова ходил на диспут динозавров с людьми?
Нет, сидел у наших экспертов
Ну извини.
Да нет, ничего. А вообще-то, черт-те что! Меня, индивида, проклятая кибернетика делает подопытным кроликом.
А ты не хочешь?
Не хочу.
И правильно делаешь. А вот я очень хочу спать.
Жалкие и ничтожные люди! сказал Росляков. Мне жаль тебя, Костенко. Ты не живешь вровень с эпохой.
Ну извини.
Иди к черту! рассердился Росляков.
Далеко идти.
Ничего, наши кибернетики рассчитают тебе точный маршрут
Ладно. Тогда подожду Только при других не надо так про кибернетику Ей, бедолаге, так доставалось от наших мудрецов А что касается подопытных кроликов Ими мы останемся, не развивайся кибернетика, матерь техники двадцатого века