И дело даже не столько в работе экспертов: у моряков лучше всех в вооруженных силах развита маркировка одежды и других ориентирующих признаков.
Так-то оно так, на робе каждого матроса нанесен его боевой номер, на куртке каждого офицера или мичмана нанесена аббревиатура его должности. Но… Вспомним взрыв в переходе на Пушкинской площади. Людей, попавших в ударную волну, просто вытряхивало из одежды. Это при трех килограммах тротила, а на «Курске» рванули сотни килограммов взрывчатки… Что толку от маркировки на сорванных робах?
Да, морская вода обладает бальзамирующими свойствами. Когда спустя пять лет со дна Тихого океана были подняты носовые отсеки затонувшей по неизвестной причине советской подводной лодки К-129, в них обнаружили довольно хорошо сохранившиеся тела подводников, по их лицам легко определялся возраст и национальные особенности. Но лодка лежала на глубине в пять с лишним километров. Трупы сохранились, потому что пребывали в анаэробной среде, при довольно низкой температуре, в закрытых отсеках. «Курск» же, по образному выражению одного из водолазов, обследовавших корпус, напоминает стакан – чудовищной силы взрыв продавил прочные переборки едва ли не до самого реакторного отсека. Это значит, что останки подводников доступны всем придонным обитателям моря.
Еду в Мурманск. Там живет один из самых авторитетных специалистов-подводников – контр-адмирал Николай Мормуль, который возглавлял в свое время техническое управление Северного флота, участвовал во многих спасательных операциях. Он тоже обратился с письмом к Президенту и в Правительственную комиссию по расследованию причин гибели «Курска»:
«Я – бывший подводник из первого экипажа первой атомной подводной лодки Советского Союза. За 30 лет морской службы принимал участие в спасении людей и ликвидации шести аварий на подводном флоте и их последствий… Не всем известны сложные детали извлечения погибших из аварийной подводной лодки. В 1972 году мне пришлось заниматься этим, когда после жестокого пожара в девятом отсеке АПЛ К-19 пришла в базу на буксире, имея на борту тридцать два трупа. Операция по извлечению погибших моряков потребовала хирургического вмешательства врачей. Дело в том, что тела их застыли в самых неудобных для вытаскивания через люки позах, в так называемой «крабьей хватке», когда руки погибших обхватывали механизмы, кабельные трассы, агрегаты. Врачам пришлось расчленять тела. Замечу, что все это происходило не на стометровой глубине, а в надводном положении – у причала родной базы. Не представляю, какими нервами должен обладать водолаз, чтобы заниматься «хирургическим вмешательством» в тесноте затопленного отсека.
Мое мнение – коль Судьба, Бог и Природа распорядились их жизнями таким образом, не обернется ли подобная «эвакуация» невольным кощунством над их телами? Как подводник, я предпочел бы себе могилой океан, если бы мне выпал подобный жребий. Думаю, что и все мои коллеги по суровой и опасной профессии придерживаются подобного мнения».
– Николай Григорьевич, а надо ли вообще поднимать «Курск»? Если это делать ради оздоровления радиационно-экологической обстановки в Баренцевом море, то надо сначала поднимать то, что было затоплено там в 60-70-е годы.
– Вы правы, реакторы «Курска» после всего того, что было затоплено возле Новой Земли и в Карском море, не делают особой экологической погоды, тем более что, как уверяют их создатели, они заглушены и фона нет. Правда, трудно представить себе, что после такого взрыва, после удара лодки о грунт 90-тонные махины реакторов не сдвинулись с места, не пришли в непредсказуемое состояние. Теперь они как гранаты на боевом взводе – только тронь…
Кстати говоря, «Курск» не одинок в арктических водах.