Костя выковырнул из-под стола пустую бутылку подсолнечного масла, посмотрел на просвет и накапал остатки на кусок чёрного хлеба. Жуя, он хмуро заметил:
Максимыч, тебя послушать, водку в аптеке продавать надо. Ты не обижайся, но из НИИ тебя вытурили, бизнес твой прогорел, на войне ты не был и газовики тебя послали. Не вписался ты в эту жизнь.
К горлу у меня подступило: драться будут. Максимыч людей бьёт нехотя, но уж как вмажет потом целая история получается, и участковый ночами не спит. А Костя тот ещё шкаф. Костя, пожалуй, и за трубу возьмётся. Нет, на сухую эти разговоры невыносимы. Словно в клетке с тиграми сидишь.
Я, Костя, как пить-то начал, неожиданно миролюбиво заговорил Максимыч. Вот сидишь дома, работы нет, денег нет, но главное перспективы нет. Ведь как эти либеральные суки к власти подползли, так и посыпалось всё. При Путине мы жили по-разному, но жили мы диаметрально, по принципу «пер аспера ад астра», то есть, говоря по-русски, или грудь в крестах, или дача в Васнецах. А потом что? Крип сплошной. Мордор. Бойня. Разрушение. Сварщик, плоть от плоти Гефест и созидатель, стал образом лишнего человека. Жена работает, дети учатся, а тебе поговорить не с кем. Друзья деловые, экономику восстанавливают, Сибирь делят. Нет им дела до безработного. Так, деньжат иногда подкинут. Встанешь в одиннадцать, выпьешь, поешь, поспишь до четырёх. А как иначе? В петлю лезть?
Костя смотрел перед собой:
Не знаю, как иначе. Я в те годы мелкий был. А братец твой вон куда залез, целый начальник теперь. А ты что же? Не вписался, значит.
Залез, эпистолярно залез, Максимыч налил Косте, тряхнул, передал и принялся за свой стакан. Вот ты, Костя, начинаешь чуть-чуть соображать. Бумсик в тебе мысль будоражит. Ведь как брательник залез? Он, сука такая, пить не пил, но где чего уволочь это всегда пожалуйста. И раньше его бы по загривку и в угол, а как движение это ваше началось, тут он наживу и почуял. Кредитов-перекредитов набрал, этих с теми свёл и выветрился. Вот это ты называешь «вписался»? И ты, Константин, приходишь к аннигиляции, что в России алкоголизм это источник честности, а если хочешь её оборотная сторона.
Я хохотнул:
Максимыч, ну, ты тоже, ей богу! Ну, не обобщай. Честности
Он хлопнул, выпил, отдышался, и на подбородке заблестела ямочка.
А давай не будем редуцировать кислое к солёному, Максимыч потряс в воздухе Карлом. Если бы я воровал, как брательник, зачем мне пить? Вот сам подумай: зачем? Я, заслуженный сварщик года, жил бы сейчас в первой зоне, напялив на лицо визор, и предавался бы утехам с несуществующими богинями, девальвируя природу и себя. Но я выбрал путь честности и покаяния. Я свою нервюру от обстоятельств не прятал. Я катушки варил в минус пятьдесят семь и, как любой человек, живущий в рамках эмпирической реальности, вынужден анестезировать бытие.
Ага, если бы не анестезировал, может, не турнули бы. Получал бы сейчас своё сальдо, роботами бы руководил, проворчал Костя.
Максимыч слил остатки водки. Голос его звучал далеко, как из той трубы на метр сорок, которую варил он в свои минус пятьдесят семь:
Опять ты свою экспоненту гнёшь, сказал он и скомандовал Косте. Зажал. Встряхнул. Чокнулся.
Они опрокинули по стакану пенного карнавала. Брови Максимыча расползались в добродушной улыбке.
Да не турнули меня, Коська, я сам ушёл. Мне с вами, оппортунистами, теплее.
Костя встал, пошарил рукой по воздуху и сел обратно.
Вот же, мать вашу Ноги как от самогонки не идут. А голова ясная.
Бумсик, удовлетворенно кивнул Максимыч. Этиловый спирт плюс волшебная сила пузырьков. Ты садись, садись, колбаски скушай, он схватил Костю за рукав и зашептал. Кто пьёт тот честный, Коська. Априори честный. Иначе зачем? Костя, молодой ещё, мальчуган, он ласково тянулся к Костиной белесой шевелюре, мы не прогнулись, понимаешь? Не сдрейфили. Пришла новая власть, мораль-амораль, визоры, флишки треклятые. А мы старого посола. Нас вырубили такими, понимаешь? Тесаком рубили. По живому. По камню.
А меня словно и нет с ними. Сижу, как тень отца Гамлета, ни на что не прохожий. И слова Максимыча звучат музыкой, только не для моих ушей, а если точнее, не для моего слоя реальности. На трезвую он, кстати, не такой добродушный и всё больше матом кроет.
Костя встал рывком, нашарил телогрейку, прижал к груди тряпичный подшлемник цвета его грязных пальцев и рванулся к двери.