он влажно и стыдливо косил большим глазом,
его возбуждение было ощутимо физически,
он долго потом не мог успокоиться.
Конская склонность входить в раж с пол-оборота
сыграла однажды злую службу его хозяевам.
Вверху примерно так и выглядели в 60-е наши поездки на телеге по хуторам. Внизу мои бабушка Вера Ивановна и дед Алексей Игнатьевич, 1977 г. Фото из архива автора
Как-то на самом исходе дождливого лета
дед с бабушкой поехали на вызов в дальнее село,
оставив внука и внучку бабушкиной матери.
Аксинья Дмитриевна зятя своего не любила,
ожидая от него неприятностей для дочери,
в тот грозовой августовский вечер
она вдруг разложила пасьянс один раз, другой,
а потом заголосила, как по мёртвому:
Убил он, убил доченьку мою!
Внуки уставились на старуху, раскрыв рты,
и тут на улице раскатисто ударил гром,
за окнами вспыхнула бледным светом молния,
все услышали знакомое ржание,
гурьбой кинулись во двор
конь стоял у дверей хлева нерассупоненый,
с обрывками упряжи на спине и на боках,
судорожно храпел и бил землю копытом.
Господи! Убил наконец-то, дьявол поганый!
голосила сухонькая Аксинья Дмитриевна,
стоя на крыльце и потрясая своей клюкой.
Будь ты проклят, убивец ты чёртов, тьфу, тьфу!
И тут широкими шагами из дождя вышел дед.
Он был страшен.
Степанов навсегда запомнил его мучнисто-белое лицо,
отчаянный взгляд, сорванный чужой голос,
которым дед негромко распоряжался.
В доме появились соседские мужики,
кто-то подъехал на грузовой машине
и снова умчался куда-то в дождливую темень.
Всё как-то сразу выяснилось.
Степановы возвращались короткой дорогой,
бабушка дремала, дед правил,
и тут на косогоре конь поскользнулся,
на мокрой глине телегу юзом повело вбок,
оглобли встали наперекос, пугая коня,
дед решил рвануть вперёд,
конь прыгнул что было сил,
порвал постромки и ускакал домой,
а дед с бабушкой остались барахтаться
под перевёрнутой телегой.
Дед командовал спасательной операцией сам,
только в городе выяснилось,
что всё это время он оставался на ногах
с открытым переломом руки.
Бабушке досталось куда больше
рёбра, голова, что-то ещё внутри,
чего Степанов по малолетству не упомнил.
Но ничего, со временем всё заросло,
конь так вообще сильно не переживал
а не хрен ездить в дождь по мокрым косогорам.
Лошади в деревне живут недолго.
Лет через пять конь постарел, осунулся, засопел,
ветеринар посоветовал деду
сдать его поскорее на мясо.
Ранним осенним утром дед надел уздечку,
погладил шелковистые когда-то бока,
и они пошли вдвоём по улице за деревню
печальный дед и его покорный товарищ.
Вернулся дед к обеду один, пьяненький,
он долго плакал, сидя на крыльце,
такой несчастный и пришибленный
в своём немодном пиджаке
и старых разбитых сапогах.
Коня убивали прямо при нём
завели в специальное стойло,
ударили молотком между глаз,
перерезали жилистое горло
и понеслась коняшкина душа на небесный выпас.
Телега дедова со временем рассохлась и сгнила,
упряжь долго висела на сеновале, пока не истлела.
Нового коня деду больше не дали,
главврач выделил ему от щедрот
новенький блескучий велосипед,
пообещал со временем мотоцикл с коляской.
Но все эти чудеса цивилизации
деду толком так и не пригодились,
в восемьдесят четвёртом прибрался и он,
отмучившись полгода в психинтернате.
И осталась в памяти Степанова
живая картинка со звуком
утро, дед идёт по двору, ведя коня в поводу,
и топот конских копыт,
вплетаясь в ритм и шарканье дедовых шагов,
звучит так мягко, так приятно и знакомо,
что хочется выглянуть в окно, чтобы увидеть,
как уходят оба они в туманную даль
трудяга-конь и его старый хозяин.
Когда б имел златые горы
и реки, полные вина,
всё отдал бы за ласку, взоры,
чтоб ты владела мной одна
Подпасок
Много ли для счастья надо?
Удивлю я вас, наверно.
В детстве пас коровье стадо
прут да томик Жюля Верна.
Зачитаешься романом